Взаперти - Анна Пляка

Девушки ругаются, опять пытаются взяться за скованные руки. Впереди альпинистская горка, страховки нет, падать – три метра максимум. Зато шипов, хищно выныривающих из щелей, хватает. Мне пришлось соединить два этажа, чтобы сделать такой бокс. Вообще то, как я в одиночку строил свой замок ужаса, сам себе архитектор и каменщик, достойно легенды. Три года потратил, две трети средств и такой километраж нервов, что хватило бы от восточного побережья до западного трассу протянуть.

Наконец полезли. Это препятствие не для Элишиной физической подготовки, и в другом случае я наклонил бы для нее стену или увеличил безопасные промежутки, но сейчас моя цель – примерно наказать. Поэтому они застревают надолго. Наблюдать откровенно скучно, они не понимают самого принципа теста. Обе пытаются просчитать мои боксы, а нужно почувствовать их. Быть вместе, когда не можешь коснуться.

– Лезь! – командует подруге Эмберлин.

Момент неудачен, лезвие впивается той в ногу чуть ниже колена. Элиша, к ее чести, не падает, только ругается заковыристо. Когда окровавленные шипы исчезают в щели, подтягивается, уходя из опасной зоны, всхлипывает. Даже хочется похвалить, но я сдерживаюсь. Интересно, Эмберлин хватит ума остановиться? Или гордость сильней? Впрочем, у нее нет никаких гарантий, что я позволю вернуться.

Они лезут вверх. Полицейская похожа на сильное животное, пот блестит на темной коже, обрисовываются мышцы. Элиша пыхтит сердито, ее упрямство вызывает уважение. Пожалуй, если бы я мог наказать Эмберлин иначе, я бы это сделал. Но напарница – ее самое слабое место.

Во второй раз лезвие царапает бок вовремя отстранившейся Элиши, в третий – вонзается в руку, и она все-таки срывается. Эмберлин цепляется за верхнюю площадку, рычит, пытаясь не соскользнуть вслед за повисшей на цепи наручников подругой. Та наконец находит опору, смеется и плачет одновременно. Кричит:

– Я не смогу! Мне руку проткнуло, я еле удержалась. Давай вернемся!

– Нет! Лезь! – Эмберлин смотрит в камеру под потолком. Я жду просьб, извинений, но вместо этого слышу угрозу: – Молись, чтобы я до тебя не добралась, Миротворец. Клянусь, я не стану отдавать тебя под суд, я убью тебя. И сделаю это медленно.

Пустые слова, Бемби. Олененку не дотянуться до охотника.

Элиша пытается лезть. Смотреть на нее страшно – она скользит на собственной крови, она не Элли и не Эмберлин. Таких девушек называют милыми, мягкими и пышечками, если, конечно, они не против и не носят растянутые майки с надписью «Лед Зеппелин». Элиша против. У нее короткая стрижка и устрашающие очки, она огрызается на каждого, кто пытается сделать ей комплимент, и программный код любит больше, чем людей. Она никогда не казалась мне упрямой. Веселой, да, грубоватой, но с крыши шагнула сразу. Расхохоталась и прыгнула, словно в бассейн, солдатиком. Не помню, я вообще успел сказать, что она не умрет?

Смотрю на нее сквозь призму этого нового знания, замечаю, как она стискивает зубы и тут же улыбается, слезы текут по щекам, капают с подбородка на грудь. Спрашиваю негромко:

– Ты хочешь умереть, Элиша?

Бемби вскидывает голову, готовая не то угрожать, не то торговаться, а ее напарница смеется, хватается за высунувшиеся над головой шипы.

– А ты только заметил, маньяк? Но не надейся. Я сдохну не здесь.

Последним рывком перебрасывает себя на площадку. Полицейская осматривает раны, стаскивает с себя майку, ничуть не смущаясь камер, зубами раздирает на бинты. Спрашивает:

– Встать можешь?

Элиша с сожалением качает головой. Бемби садится рядом, ее спина блестит, бретельки спортивного лифчика выделяются на темной коже.

– Тогда отдохнем. Потом пойдем дальше. Мы уже много прошли.

Элиша еще не видит, что впереди, иначе истерически хохотала бы. Такой же спуск вниз.

Я отпускаю их под утро. Они смогли спуститься и даже пройти еще одно препятствие, но на следующем Элише распороло ноги настолько серьезно, что это грозило смертью без обработки и перевязки.

Когда с таким трудом преодоленные ловушки скрываются в полу, Бемби скрипит зубами. Дрон приносит ключ от наручников, стандартно суетится, наводя порядок в боксе. Эмберлин берет подругу на руки.

Я открываю дверь не сразу. Смотрю, как полицейская стоит, пошатываясь под чужим весом, как течет кровь из ее рассеченного лба. Жду. Элиша давно без сознания.

– Пожалуйста, – наконец выдыхает Эмберлин, – отпусти нас.

– Поклянись, что больше не будешь ломать мою технику.

Она кривится, цедит сквозь зубы:

– Клянусь, что больше не буду ломать твою технику.

– Плохо врешь. Ты поняла и принимаешь свое наказание. Повтори.

Она зажмуривается, явно удерживаясь от ругательства. Смотрит на подругу, переступает с ноги на ногу. Выдавливает:

– Я поняла и принимаю свое наказание.

– Молодец, – шепчу, открывая дверь.

Откидываюсь на подушку. Больше не хочется бежать наверх, стоять рядом с их боксом. Только спать. Спорю на что угодно, разбудят меня часа через три. Если повезет. Если не повезет – через час. Ладно, буду надеяться, что жаворонки сегодня проспят. Или, по крайней мере, не станут ломиться в боксы с утра пораньше.

Утром оказывается, что я не выключил программу слежения, планшет разрядился, и в итоге я проспал завтрак. Выспаться впервые за пару недель – это прекрасно, но, пока техника включается, я успеваю придумать десяток возможных катастроф. Но на мое счастье, гости не успели ничего сломать. Только во второй бокс полезли.

Застегивают наручники, инструкцию к которым вчера выдала Бет. Элли шутит про специальную модель с тремя браслетами для трехруких инопланетян, хотя центральный застегнут на трубе раз и навсегда. Винни хмурится. Они не пара. Это что, только мне очевидно? Восьмой этаж не самый сложный, но попытка пройти его со случайным человеком чревата травмами. А если она так же полезет на четвертый или на второй?

Первая половина теста простая, так что переживут без моего наблюдения пять минут. Наскоро умываюсь – надежда регулярно принимать ванну и мыть голову давно канула в лету. Иногда я обещаю себе соблюдать хотя бы минимальную гигиену, но не могу даже дня продержаться. Когда выбор стоит между искупаться и поспать еще полчаса, результат очевиден. Коже плевать, а вот волосы придется обрезать – хвост превращается в мочалку.