Добрый ангел смерти - Андрей Курков

Я вскрыл банку, насыпал оттуда в чашку порошка бело-желтого цвета, потом добавил ложку «Нескафе» и залил все это кипятком.

Сделал несколько глотков и сразу на душе полегчало-и усталость куда-то делась, и настроение улучшилось. Такого кофе с молоком я еще ни разу не пробовал, и тут же возникла слегка преступная мысль — прихватить домой несколько баночек этой детской смеси. Может, для детей она и просроченная, но для кофе оказалась в самый раз.

После этой чашки кофе я снова прилег на стульях, выставленных в рядок, не думая больше ни о ночном происшествии, ни о Грищенко, которого до сих пор не было. Меня охватило ощущение полета, и уже через пару минут я несся в незнакомом, полном разноцветья и причудливых форм пространстве, открытом и безграничном. Мимо проносились метеориты, то желтые, то красные, кометы круто разворачивались, оставляя затухать позади себя изогнутые огненные хвосты. Тело легко подчинялось мыслям — стоило только подумать, что надо свернуть вправо, чтобы избежать столкновения с каким-то летящим предметом, как тело уже поворачивало вправо. Впервые я так отчетливо ощущал единство души и тела, да и само тело было невесомым и не отягощающим, тело было легкое и легко управляемое. Оно не требовало усилий, не требовало работы мышц. Я летел и даже не оглядывался на оставшуюся внизу землю. Она, должно быть, уже затерялась среди десятков других мелких небесных тел.

Мой полет продолжался не меньше двух суток. А когда я «приземлился» и оказался в первоначальном положении, лежа на выставленных в рядок стульях на спине, первое мое желание было — закричать. Кроме ощущения дикого голода, все мое тело изнывало от боли, от какой-то одеревенелости, передающейся от костей и суставов прямо в мысли, в эмоции. Я с трудом поднес к глазам руку, посмотрел на часы — они показывали полвторого. И первый же вопрос, возникший в моей голове, был — какие это «полвторого»? Ночи или дня? Для этого надо было встать, открыть двери и выглянуть на улицу: если светло — значит день. Простейшее решение, однако, оказалось с трудом выполнимо. Усесться на одном из стульев мне удалось, но это вызвало такой прилив боли в пояснице, что я сразу же улегся в первоначальное положение, через минут пять попытку повторил и небывалым для себя усилием воли удержался, несмотря на боль, в сидячем положении. Начал медленно двигать руками, совершать какие-то микроупражнения, напрягая мышцы и разминая суставы. На ноги встал часа через полтора. Постоял, почувствовал легкое головокружение. Сделал свои первые шаги — к канцелярскому столу. Наконец уже уселся за этот стол, тупо глядя на телефон, трубка которого была снята и лежала рядом с электрочайником. Взгляд на телефон разбудил в памяти ту бессоную ночь. Вспомнилась и успокоительная чашка кофе с «молоком». Взгляд сам собой ушел на банку «детской смеси».

«Да, — подумал я. — Скорее, это средство для полетов, чем молочная смесь…»

Посидев немного, я подошел к железной двери и прислушался — за ней царствовала тишина. Значит, подумал я, это ночь… Что же мне теперь делать?

Посидеть до утра? Или попробовать выскользнуть отсюда сейчас? Да, но почему сюда никто не пришел за эти двое суток? Ведь у Грищенко есть ключи! Хотя даже с ключами ему бы не удалось сюда войти, ведь дверь была закрыта изнутри на два засова. Только я их мог отрыть, но меня в некотором смысле не было. Может, он и приходил, стучал, звонил по телефону…

Волнение закрадывалось в мои мысли. Мое присутствие на этом складе напоминало состояние заживо погребенного в склепе. Правда, у меня была возможность покинуть этот склеп. Надо только обладать некоторым количеством удачи, чтобы покинуть это место незаметно и забьггь обо всем, как о несостоявшемся полете в космос. Хотя, полет-то состоялся. Я его помнил в мельчайших подробностях, а будь я художником, смог бы и нарисовать некоторые из встретившихся мне в открытом пространстве метеоритов и комет.

На стенке над умывальником висело зеркальце, и я подошел к нему, чтобы промыть глаза и посмотреть на себя. Мое лицо напомнило мне кадры хроники из Освенцима. Может быть, это и было преувеличением, но я еще никогда не видел у себя на лице таких огромных серо-синих кругов под глазами и такого заострившегося по-покойницки носа.

Умывшись холодной водой, я вернулся к столу. Не без брезгливости съел принесенный с собой бутерброд с молочной колбасой. Хлеб уже задеревенел, а колбаса была так далека от свежести, как я был в этот момент далек от сытости.

Включил электрочайник и снова посмотрел на банку растворимого кофе, а потом — автоматически — на «детскую смесь».

«Нет, — подумал я. — С кофе повременим, а то еще один такой полет, и я умру от физического истощения».

Я заварил себе чаю. Посмотрел на часы — без пяти четыре. Тишина. Даже крысы ничем не выдают своего присутствия.

Покончив с чаем, я положил в свою сумку три банки «молочной смеси». Зачем я их брал с собой? Наверно, хотелось еще когда-нибудь «Слетать в космос». Потом подошел к двери, снова прислушался и, ничего не услышав, аккуратно отодвинул тяжелые железные засовы. Выдержав после этого паузу, я приоткрыл дверь и в возникшую щель ворвался свежий ночной воздух — приятно прохладный, как джин-тоник со льдом.

— Ну, пошел! — приободрил я себя и, раскрыв дверь пошире, выбрался в проем. Потом также тихо прикрыл дверь и, достав ключ, провернул его в замочной скважине. Тяжелый ригельный замок негромко скрежетнул. Я спрятал ключ в карман брюк и, пригнувшись, на цыпочках пошел под стеной дома. Когда я уже почти дошел до угла, мне в спину ударил свет внезапно включенных автомобильных фар. Я дернулся что было силы вперед, бросил себя за угол и побежал уже не глядя по одинаково темным сторонам. Слышал, как завелся мотор, и даже показалось мне, что в какой-то момент звук его меня достигает, но когда я наконец остановился, запыхавшийся, вокруг было тихо.

— Ушел! — обрадовался я, но улыбнуться не получилось.

Я не просто ушел, а и сумку с тремя банками «молочной смеси» прихватил. Не выпустил ее из руки, несмотря на пережитый ужас реальной или полуреальной погони.

И снова, вернувшись в свою новую квартиру в пред рассветной мгле, я начал день со стирки одежды и принятия ванны.

Постепенно отмокнув и окончательно придя в себя и еще сильнее ощущая колючий глубинный голод, я даже не оделся, выйдя из ванной комнаты. Только обтерся полотенцем и сразу — на кухню. Нашел в холодильнике хвостик молочной колбасы, банку шпрот и охлажденный кусок черного хлеба. По мере того, как мой желудок наполнялся едой, я начинал ощущать холод. В квартире не было холодно, но, видимо, организм заново приспосабливался к земной атмосфере температуре после двух суток «космических полетов».

Перед чаем я набросил на себя халат.

В халате и чай казался слаще. Как-то чувство комфорта оживляло меня, и я уже поглядывал на подоконник, где в серо-зеленой папке лежала рукопись Гершсвича. Не знаю, как-то по-другому я смотрел на нее теперь, после своих неожиданных приключений. Но интерес мой к идеям и мыслям этого покойного любителя-философа не угас. Скорее наоборот.