Одиссея Гомера - Гвен Купер

Подспудное ощущение, что Гомер мог бы полюбить любого с той же легкостью, что и меня, внезапно тронуло мое сердце. Как бы ни сложилась его жизнь, этот котенок обладал потрясающей способностью любить. И тут меня пронзила еще одна мысль: вот существо, которому нечего дать, кроме своей любви; осталось лишь найти того, кто бы принял ее, эту любовь, а найти никак не удается — эта мысль показалась мне до боли печальной.

Кроме того, я поняла, что, каким бы любящим Гомер изначально мне ни показался, в нем не было ни страха, ни отчаяния, чего, казалось бы, можно было ожидать от маленького котенка, как, впрочем, и от человека, который не знал в жизни ничего, кроме боли, страха и голода. Не было в нем и враждебности или замкнутости, что можно было бы ожидать, если бы невзгоды побили ростки любви в его маленьком сердце. Скорее он был попросту любопытен и ласков. Словно внутри него бил неиссякаемый источник мужества, некая врожденная готовность к открытому и радостному познанию мира, так что даже тяготы и страдания не могли ни замутить, ни иссушить его.

Понятие беспрестанной борьбы было для меня отнюдь не умозрительным. Покинутая, обескровленная (то есть без крова над головой), к тому же постоянно на мели, я стала воспринимать жизнь с ее мрачной стороны, как череду нескончаемых сражений, и каждое новое поражение лишь усугубляло мою жалость к себе.

И тут вдруг этот несмышленыш — по сравнению с его бедой все мои неурядицы, даже если втиснуть их в одну, самую несчастную неделю в жизни, покажутся волшебным туром по Диснейленду — даже не познакомившись со мной как следует, всем своим видом говорит: «Привет, а ты вроде бы ничего, у тебя есть сердце и с тобой хорошо! Наверное, у всех людей есть сердце и с ними хорошо?»

Со стороны может показаться, будто я противоречу самой себе: сказала ведь, что в конечном итоге взяла его оттого, что разглядела в нем нечто особенное, а теперь, дескать, на попятную. Это не так. Во всяком случае, не совсем так.

Потому что в первую очередь я разглядела в этом котенке то, в чем в тот момент отчаянно нуждалась сама. А больше всего прочего мне нужна была вера — вера в то, что внутри тебя есть нечто свое, стóящее и настоящее, что дает тебе силы и что никто и ничто — ни твой парень, ни начальник, ни душевный разлад — не сможет отнять у тебя. И если в тебе есть этот стержень, то и в черный для тебя день люди поймут, что есть в тебе что-то такое, и помогут тебе, и тогда даже самый черный день станет светлее.

Как сказала бы моя бабушка: «Господь помогает тому, кто помогает себе сам». И если я увидела все это в слепом котенке, то, взяв его домой, я получила бы живое доказательство своей теории.

Таким образом, я взяла Гомера вовсе не потому, что он был маленький, смышленый или милый, и не потому, что в своей беззащитности он отчаянно нуждался во мне. А взяла я его потому, что когда видишь в другом что-то по-настоящему стóящее, то отговорки, как то: «не самое подходящее время» или «отрицательный баланс в банке» — для тебя перестают существовать. Ты говоришь себе: «Надо быть сильной» и начинаешь строить свою жизнь заново, чтобы сохранить это стóящее настоящее.

И если это происходит, ты вырастаешь в своих глазах настолько, что начинаешь себя уважать.

К чему я это рассказываю? Да к тому, что взять слепого котенка было первым по-настоящему взрослым решением в моей жизни. И, сама того не ведая, я установила для себя некий канон, по которому стала судить все дальнейшие отношения на многие годы вперед.

С факелом в каждой руке впереди его шла Евриклея,

Дочь домовитая Опа, рожденного от Пенсенора.

Шла она с факелом в каждой руке. Из невольниц любила

Всех она больше его и с детства его воспитала.

Гомер. Одиссея

Скарлетт всегда любила поспать, устроившись на куче какого-нибудь мягкого тряпья вроде полотенец или на стопке одеял и подушек. Вашти же предпочитала прикорнуть на чем-нибудь потверже. В тот день, когда я впервые принесла домой Гомера, я ушла на работу, оставив Скарлетт сладко дремлющей на стопке чистого белья в глубине шкафа, а Вашти при этом с комфортом возлежала на полированной столешнице письменного стола, удобно привалившись щекой к острому углу большого словаря.

И они с таким умиротворенным видом провожали меня взглядами своих полусонных глаз из-под отяжелевших век, что у меня вдруг екнуло в груди при мысли о том, какой жуткий хаос я собралась привнести в их жизнь.

— Я скоро приду, — тихо сказала я, выходя за дверь. — И не одна, а с сюрпризом…

Вашти в ответ что-то тихонько проворковала, а Скарлетт просто перекатилась на спину и потянулась всеми четырьмя лапами.

Я ушла с работы ровно в пять тридцать и сразу отправилась в офис Пэтти. Гомера уже усадили в небольшую фиолетовую кошачью корзинку с полоской пластыря на крышке, на котором было нацарапано «Гомер Купер». Я заглянула в щелку, но он же был весь черный и без глаз, так что я ничего не разглядела, только пластиковый воротник белел на шее. Все, включая Пэтти, махали руками и чуть не плакали, провожая нас.

Всю дорогу домой Гомер не проронил ни звука. Меня это встревожило, и эта тревога положила начало непрерывной цепи тревог, часто иррациональных, длиной в десять лет. Я, в общем-то, никогда не сталкивалась с воспитанием кошек; все, что мне было известно, я знала со слов Пэтти плюс мой практический опыт со Скарлетт и Вашти. А Скарлетт и Вашти просто ненавидели свои корзинки и начинали верещать, как парочка обезьян-ревунов, стоило мне усадить их туда — особенно Вашти, обычно такая спокойная и покладистая, что от нее и писка не услышишь. Странно, что Гомер сидит так тихо. Может, не выспался или просто уже смирился с тем, что его все время перевозят с места на место по совершенно непонятной ему причине. А может, ему даже доставляло удовольствие уединение в замкнутом пространстве корзинки (Вашти и Скарлетт обожали устраивать себе норки из коробок и пакетов), да еще под убаюкивающий шум мотора. Или — подсказывала мрачная сторона сознания — он так запуган невероятным поворотом в своей жизни, что не смеет издать ни звука. По пути я разговаривала с ним, стараясь успокоить.

— Еще немножко, Гомер, мы почти приехали. Скоро будем дома, мой мальчик.

Я много думала, как лучше приучить Гомера к его новому жилищу. Мой первый план заключался в том, чтобы на день или два ограничить жизненное пространство котенка сравнительно небольшой территорией. Я решила, что так он быстрее привыкнет и освоится в незнакомой среде, а слишком большое пространство, наоборот, будет его подавлять. Хотя это относится ко всем кошкам — Скарлетт и Вашти, например, знакомились со своим новым домом постепенно, комната за комнатой, на протяжении семи дней, и мне казалось, что слепой котенок и подавно перепугается, если сразу предоставить ему больше одной комнаты. Он не сможет создать зрительного представления о том, как одна комната переходит в другую, заблудится, станет натыкаться на мебель. Откровенно говоря, у меня не было уверенности, что ему это вообще когда-нибудь удастся — просто страшно было признаться в этом самой себе. Однако я получила заряд оптимизма, наблюдая за тем, как Гомер после одной или двух попыток безошибочно прокладывает свои маршруты по амбулатории в клинике Пэтти, после чего я решила, что не следует тревожиться заранее, а нужно решать проблемы по мере их возникновения. Кроме того, я сказала себе, что не следует подпускать к котенку Скарлетт и Вашти, пока не зарубцуются швы. Вашти была воспитанной и невероятно покладистой, но с тех пор, как я взяла ее к себе и познакомила со Скарлетт, ей не доводилось встречать ни одной кошки, и я подозревала, что, как бы мила она ни была, она все же слишком привыкла к положению «младшенькой» в семье и претендует на все мое внимание, в том числе и на то, в котором никогда не нуждалась Скарлетт.