Дальтоник - Джонатан Сантлоуфер

Осторожно переступая протянутые по полу кабели съемочной аппаратуры, Кейт быстро обнялась с членами группы.

— Где Бойд?

— Приводит в беспорядок свои волосы, — ответила Синди, режиссер передачи, и выразительно посмотрела на Кейт. Та уже раскрыла папку и просматривала вопросы, предназначенные для Бойда.

Эта серия передач была посвящена цвету. Каждую неделю какой-нибудь известный художник высказывался на данную тему. Поскольку программа шла в записи, Кейт имела возможность вставлять соответствующие документальные фрагменты. Например, лирические абстрактные «импровизации» Кандинского начала века, эксперименты с цветом Йозефа Альберса, крупные планы картин импрессионистов (чтобы показать, как эти художники создавали цвет, накладывая, скажем, красный рядом с желтым, чтобы вызвать у зрителя ощущение оранжевого), а также фрагменты бесед с учеными, теоретиками цвета.

Бойд Уэртер был не только превосходным колористом, но и умел очень интересно говорить об этом. Кейт надеялась, что передача получится удачной.

По студии порхали две вездесущие ассистентки Бойда Уэртера. Очень красивые девушки. Перекладывали на столах кисти и материалы для их обтирания, отвечали на телефонные звонки, разносили гостям кофе. Кейт не сомневалась, что они удовлетворяют все без исключения прихоти гения.

В мастерскую вошел Бойд Уэртер, крупный мужчина, склонный к полноте. Босой. В этом не было ничего необычного. Пол здесь сверкал такой чистотой — стараниями все тех же ассистенток, — что на нем никто не погнушался бы разложить пищу и поесть.

На художнике была черная шелковая рубашка, расстегнутая до середины объемного торса, и широкие штаны, затянутые шнурком, спущенным ниже внушительного живота. Некогда черные, теперь с проседью, длинные волосы находились в стильном беспорядке. Он взял руку Кейт, припечатал театральный поцелуй, а затем расцеловал ее в обе щеки.

— Погоди, — Бойд сделал шаг назад, — дай полюбоваться твоими глазами. Необыкновенный цвет, голубовато-зеленый. Тебе кто-нибудь говорил об этом?

— Слышу постоянно со всех сторон. Надоело.

Бойд засмеялся.

— Но это правда. Поразительные глаза. Голубовато-зеленые. Таких нет ни у кого.

— А волосы? Ты забыл про волосы. Что это? Жженая сиена? И губы. Алый кадмий?

Бойд нежно провел пальцем по щеке Кейт.

— Это все прекрасно, но давай лучше сосредоточимся на твоей коже. Такой цвет получить не просто. Нужно смешать розовую марену с неаполитанской желтой и добавить солидную порцию титановых белил.

— Продолжай, я просто заслушалась, — пошутила Кейт.

Бойд улыбнулся своей уверенной сексуальной улыбкой и поправил толстую цепочку на шее.

— Что это у тебя там? — поинтересовалась Кейт. — Талисман?

— Ты имеешь в виду это? — Он достал цепочку с небольшим кулоном, позволяя рассмотреть ее. — Подарок первой жены. Итальянки. Кулон с цепочкой их семейная реликвия. Этой вещице не меньше пятисот лет. Позднее Средневековье.

Вещь действительно была уникальная. Музейный раритет.

— И она преподнесла тебе такой подарок?

— В знак дружбы. У меня прекрасные отношения со всеми бывшими женами… и любовницами.

— Мы можем начать? — почти в унисон осведомились два оператора, очевидно, имевшие иммунитет к чарам художника.

Кейт быстро взглянула на себя в зеркало, поправила слаксы, свитер и устроилась в одном из двух складных парусиновых кресел, поставленных посредине мастерской и окруженных огромными яркими картинами Бойда Уэртера. Он занял место напротив.

Ассистентка прикрепила к их одежде микрофоны, и началась запись интервью, которое с небольшими перерывами продолжалось чуть больше двух часов.

Последний вопрос был, естественно, также о цвете.

— И все-таки насколько цвет важен для вас лично? — спросила Кейт.

— Он для меня — все, — ответил Бойд. — Абсолютно все. Если бы не цвет, незачем было бы просыпаться по утрам. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на мои картины. В самом деле, к чему вообще заниматься живописью, если не собираешься использовать такой замечательный инструмент, как цвет? Что до меня, то я неотделим от него. Сны у меня тоже цветные.

— А как вы оцениваете художников, которые ограничивают свою палитру или вообще не используют цвет, создавая черно-белые работы?

— Хм… среди них были выдающиеся мастера. Например, Франц Клин.[6]Но если в пятидесятые годы это воспринималось как откровение, то работать в подобной манере сейчас… очень скучно. В общем, это не для меня. Ни при каких обстоятельствах. — Художник пожал плечами. — Откровенно говоря, я бы покончил с собой, если бы лишился цвета.

— Не повторите ли последнюю фразу? — попросил оператор. — Я хочу взять вас крупным планом.

— Конечно. — Бойд Уэртер выпрямился в складном кресле, поправил шелковую рубашку. Камера сделала «наезд». — Я бы точно покончил с собой, если бы лишился возможности использовать цвет. Не задумываясь.

— Кстати, — сказала Кейт, прощаясь с Бойдом, — один старый мудрый художник любил повторять: «Никогда не говори „никогда“».

— Ты хочешь сказать, что я когда-нибудь пожелаю работать в черно-белых тонах?

— Мне просто не хочется, чтобы ты покончил с собой.

Прошло уже больше года с тех пор, как она в последний раз была в Шестом участке, где размещался Особый манхэттенский отдел по расследованию убийств. Здесь ничего не изменилось. Те же самые флюоресцентные лампы, придающие всем предметам нездоровый оттенок, тот же запах скверного кофе, надменные копы; задержанные пытаются выкрутиться, лгут и так далее. Ко всему этому примешивались и личные воспоминания, но к ним лучше не возвращаться.

— Флойд, мне не хочется этим заниматься. — Кейт отбросила за уши волосы и тяжело вздохнула. Она уже дала согласие Клэр Тейпелл, но теперь, когда снова оказалась в кабинете Брауна, на нее со всех сторон нахлынули кошмары, связанные с Живописцем смерти. Если бы Ричард знал, он бы категорически запретил ей это. Но он не знал. Кейт разговаривала с ним вчера вечером. Он позвонил перед отъездом в Бостон, был чем-то расстроен, обещал рассказать все, когда вернется. «Что я здесь делаю? — спрашивала она себя. — Ведь только недавно удалось наладить нормальную жизнь, оправиться от кошмаров и горя. Я хочу делать свои программы на телевидении, заниматься фондом „Дорогу талантам“, просмотреть очередную группу кандидатов, решить вопросы с финансированием»…

Браун перестал барабанить пальцами по столу.

— Послушайте, Макиннон, я все понимаю, но сделайте одолжение. Для меня и Тейпелл.