Шпага Софийского дома - Андрей Посняков

С громкими воплями Тимоха схватился за руку и волчком завертелся на земле.

— Вроде все, — взглянув на так и не пришедшего в себя Митрю, задумчиво произнес Олег Иваныч и обернулся к костру в поисках мальчишки: — Эй, парень, ты где?

— А ну, стой!

Резко развернувшись на месте, Олег увидел прямо перед собой того цыганистого, одноглазого… Одноглазый целился в него… из арбалета!

— Ну ни фига ж себе, бомж позорный! — удивился Олег Иваныч. — Вот сукин кот… А ведь сейчас выстрелит, сволочь.

«Сволочь» выстрелить не успела…

Внезапно ойкнув, одноглазый схватился за шею и с хрипом рухнул прямо в костер. В шее его торчала рукоятка ножа…

— Хороший ножик был у Тимохи, — неслышно вышедший из-за сосны мальчишка с силой вытащил нож из шеи убитого. — Теперь и мне послужит. Здорово ты их, боярин! — посмотрев на состояние Тимохи и Митри, уважительно произнес пацан. — Однако, время… Сейчас подчистим тут все.

Поигрывая ножом, пацан подошел к лежащему Митре.

Ну, дела-а-а, блин! Целые делища!

Олег Иваныч не верил своим глазам.

Даже был несколько шокирован!

Даже весь чих пропал!

Даже…

Этот тщедушный белобрысый подросток только что, на его глазах, убил человека — пусть бандита, но все же — и теперь явно собирался перерезать горло еще одному, а то и двоим… Ну и дела.

— Стой, стой, парень!

Бросившись к пацану, Олег схватил его в охапку и отшвырнул прочь от Митри. Быстро вскочивший на ноги пацан удивленно зыркнул на него синими, враз ставшими злобными глазами.

— Ты что же это, кормилец? — сжав губы, прошептал он и, сжав в руке нож, бросился на Олега.

— Псих! — отбирая от мальчишки нож, убежденно произнес Олег Иваныч. — Да и все они тут — психи. А ведь и правда психи!

— Ну, ты… Не очень-то кулаками махай, а то враз руки пообрываю, чистильщик хренов! — усадив мальчишку на землю, Олег Иваныч сильно хлестнул его по щекам. Может, хоть так в чувство придет, а то налетает, словно раненый коршун.

Ну вот, вроде успокоился.

— Мир? — Олег Иваныч протянул мальчишке руку и улыбнулся.

Тот исподлобья взглянул на него, недоверчиво хмыкнул… и тоже растянул губы в улыбке:

— Мир, кормилец!

— Брянский волк тебе кормилец, — сплюнул Олег Иваныч. — Насмотрятся на ночь всяких «Иванов Васильевичей», потом ходят, выпендриваются.

Где-то внизу по реке послышались крики. Пацан вздрогнул и прислушался.

— Уходить надо, боярин!

— Ох, сказал бы я тебе… — обидевшись на «боярина», покачал головой Олег. — Сейчас сюда люди придут. Очень может быть, участковый. А у нас, между прочим, труп… даже два, ежели считать и того, что со стрелой. Я, конечно, скажу…

— Какие ж это люди, боярин? — перебив, грустно усмехнулся пацан. — Шильники это! Воры! Шпыни ушкуйные!

— Шильники какие-то… А может, лесорубы? Те самые, твари лесовозные? Тогда совсем плохо, тогда рвать надо, иначе дорого мне обойдутся эти трупешники. Свидетель-то совсем никакой — псих, одно слово. Хм… Шильники… — бормотал про себя Олег Иваныч. — И что за слово такое? Санитары, что ли? Ну, они-то как раз тебе и нужны, судя по всему. Ну, блин, попал! Ни Рощина, ни мотоцикла, сам чуть не убился. Сижу теперь тут, в компании трупов, раненых и сумасшедшего психа!

— Уходим, боярин, ну же!

Мальчишка схватил Олега за руку и потащил в лес. Махнув рукой, старший дознаватель последовал за ним, здраво рассудив, что лучше уж лес с психом, чем поляна с трупами.

Олег Иваныч проснулся от ощущения резко навалившегося тепла. Открыв глаза, вздрогнул и никак не мог врубиться спросонья, что он вообще здесь делает — на траве, в зарослях орешника и рябины. Господи! Да ведь…

— Здрав буди, боярин! — выбрался из кустов вчерашний пацан-псих. Светлоголовый, синеглазый, в странной длинной рубахе навыпуск, какого-то непонятного синевато-малинового цвета. На ногах парня красовались… не поймешь — что. Что-то похожее на лапти, только кожаные, с многочисленными ремешками. За пояс из узорчатой ткани с металлическими бляшками был небрежно засунут длинный нож с костяной рукоятью. Тот самый, которым…

— Что главой качаешь, кормилец? — усмехнулся пацан.

Олег Иваныч поморщился — опять эти дурацкие слова: боярин, кормилец… Да и на «ты». Нет, конечно, подростки все непосредственны, но не до такой же степени, чтобы тыкать абсолютно незнакомому взрослому.

— Зови меня просто Олег Иваныч, — вздохнув, посоветовал Олег и, в свою очередь, поинтересовался именем неожиданного знакомца.

Тот представился тоже как-то странно: «Вольный слуга софейский Григорий, Федосеев сын, Сафонов». Вот так-то. Не просто Гриша Сафонов, а Федосеев сын. Да еще какой-то «слуга софейский»! Нет, ну точно — псих! Интересно, а чего такого от него хотели вызнать?

— И сам не знаю, бо… Олег, свет Иваныч, — пожал плечами Гришаня (так он разрешил себя называть), — догадываюсь только…

Историю, в двух словах изложенную «софейским слугой» Гришаней, Олег Иваныч что-то не очень и понял. Какой-то «Онисифор-инок да Пимен, софейский ключник»… опять — софейский! Вот с этим Онисифором и прибыл сюда Гришаня, аж из Новгорода, зачем — то Онисифор знал да Пимен.

— Он ведь мне ничего и не говорил, Онисифор-инок, — потянулся Гришаня, — так ведь и я не в сенях найденный, смекнул, что к чему. Злато-серебро Пимен-ключник с Онисифором, взалкав, ищут! А еще иноки… То злато, что вез с Заволочья софейский ушкуйник Олекса. Вез, да не довез, напали лихие люди, шильники, всех поубивали, а злата-серебра не нашли — схоронил его где-то Олекса, как чувствовал. Онуфрий Ноздря из всех ушкуйников один упасся, возъявился в Новгороде, пришел в храм Святой Софии, ко владыке Ионе. Однако до Ионы так и не дошел — Пимен перехватил, ключник. Отправил Онуфрия восвояси, ко владыке бросился, рек: надобно, мол, побыстрее обонежские списки составить — сколько кто чего должен Софейскому Дому, в общем, послал Онисифора, со людьми софейскими, из коих всех Онисифор со списками в обрат отправил, одного меня с собой взял, потому как места мне тутошние знакомы, а на Спасском погосте Шугозерском — дядька мой живет — своеземец Мефодий…

Гришаня замолк вдруг, напряженно вслушиваясь в утреннюю тишину леса. В кустах пели жаворонки и еще какие-то птицы, рядом, под самым Гришаниным носом деловито жужжал шмель.

— Когда отъезжали, слух по Новгороду прошел, будто Онуфрий Ноздря живота лишился, — отмахнувшись от шмеля, тихо промолвил отрок. — Утоп, грят, по пьяни в Волхове. А третьего дня эти появились, — Гришаня сплюнул, — Окаянные — Тимоха Рысь у них за главного, да еще Митря Упадыш Козлиная Борода, да Ондрюха Цыганский Рот. Тот, кого я ножиком… Зря ты не дал остальных прирезать, боярин, ой, зря! Намучаемся еще с ними.