Лавандовое поле надежды - Фиона Макинтош

Вольф отвернулся, отирая крохотные капельки слюны со рта тыльной стороной иссохшей, покрытой пигментными пятнами руки. И Люк впервые увидел его таким, каким он стал – семидесятилетним стариком.

Молодой человек перевел взгляд на отца.

– Прости…

– За что? – поразился тот.

– За то, что я не родной твой сын.

Якоб поднял голову, его глаза затуманились, и сердце Люка едва не разорвалось при виде того, как отец с трудом поднимается на ноги, отмахиваясь от помощи Вольфа. Прихрамывая, Якоб вплотную подошел к Люку.

– Ты мой родной сын – родной для меня, для твоей матери, родной внук твоей бабушке, родной брат твоим сестрам.

Он распахнул объятия. Люк без раздумий и сомнений обнял его и заплакал.

Предоставив отцу и Вольфу идти вперед, Люк помчался к ближайшему лавандовому полю, чтобы сорвать несколько лиловых стебельков – он обещал бабушке принести к ужину лаванды. Стояла жаркая душистая ночь, и на Люка волнами накатывали ароматы. Еще несколько дней, твердили ему поля, – и настанет пора готовиться к сбору урожая.

В этом году будет куда меньше наемных рабочих, чем раньше, а еще Люк слышал, что немцы собираются призывать здоровых французских мужчин в армию, на подмогу немецкой военной махине.

Он снова вернулся мыслями к тому, что после двадцати пяти лет молчания поведали ему старики. Во время Первой мировой войны Вольф и его жена Соланж жили в Страсбурге, близ границы с Эльзасом. Вольф был уже староват для фронта, да и в любом случае хромота делала его непригодным к строевой службе. Профессор лингвистики в Страсбургском университете, помимо других языков, он преподавал древнеисландский. А уж перейти с немецкого на французский ему было не сложнее, чем переодеться.

Несмотря на высокий пост, Вольф хотел дистанцироваться от Германии и после войны решил покинуть Страсбург. Уже перед самым отъездом они с Соланж встретили Клару Равенсбург, одинокую молодую женшину на сносях. Она тоже хотела бежать из Германии, которую винила в смерти возлюбленного Дитера, и теперь пыталась добраться из своей деревни во Францию. Клара получила уведомление о смерти мужа на следующий день после окончания войны – он погиб случайно, пал от выстрела своих же соотечественников через несколько часов после официального прекращения огня.

«Для нее траур начался, когда на улицах еще валялись пьяные, упившиеся в честь праздника», – негромко сообщил Вольф.

Мать Клары давно умерла, отец и братья погибли на фронте, и теперь сердце ее не вынесло последнего удара. В оцепенелой прострации, не взяв с собой совершенно ничего, она вышла из деревни и брела куда глаза глядят, пока не свалилась без сил.

Лишь благодаря случаю – и удаче! – в этот момент рядом с ней оказалась жена Вольфа.

«Соланж взяла ее к нам домой, вымыла, вытерла – даже кормила с ложечки, потому что бедняжка сама совсем ничего не могла. Причесывала ее, пела ей колыбельные», – рассказал Вольф Люку.

Мальчик родился средь праздничной суматохи перемирия – в промозглый дождливый ноябрьский день 1918 года. Европа только начала, наконец, осознавать, что война и вправду закончилась. Очень скоро Клара умерла от послеродовых осложнений.

Вольф и Соланж покинули Страсбург за три дня до Рождества – направились вместе с младенцем на юг, в теплую Францию. Вспоминая этот рассказ, Люк поражался безумию их затеи. Немолодая чета, зима, новорожденный? Да о чем они только думали? Однако перемирие вскружило всем головы, внушило надежды на лучшее будущее.

«Меня гнал инстинкт, – признался Вольф. – Ты был не нашим ребенком, но тогда это никого не интересовало. Никому не нужны были чужие младенцы, никто не задавал лишних вопросов… Все принимали тебя за нашего внука. А я спешил увезти тебя и Соланж – хотел, чтобы ты вырос французом, ничем не связанным с Германией. – Он пожал плечами. – И получилось – по крайней мере, на первые двадцать пять лет. А теперь твое немецкое происхождение, надеюсь, спасет тебе жизнь».

Трагедия произошла вскоре после того, как семья уехала из Страсбурга. Через неделю после отъезда под колесами автобуса погибла Соланж. Малышу не исполнилось и двух месяцев.

Вплоть до нынешнего вечера Люк свято верил, что Вольф нашел его в сарае где-то в восточной части Франции – обычного брошенного младенца. Порой он гадал, как все это произошло, однако еще подростком перестал приставать к родителям с вопросами, поскольку понял: услышит лишь то, что и так ему уже много раз рассказывали.

И вот теперь оказалось, что Вольф бросил кафедру в престижном университете и увез с собой младенца, обуреваемый горем по жене и по матери Люка, стремясь как можно дальше уехать от своего прошлого.

В том же самом стылом январе девятнадцатого года судьба свела его с горюющими Якобом и Голдой Боне, зажиточными французами, которые возвращались в Прованс с телом умершей крошки-дочери. Оба проявили к осиротевшим дедушке с внучком жалость и доброту, и там-то, в поезде, Вольф нарушил молчание и рассказал еврейской чете всю правду. Они заключили между собой соглашение, в семействе Боне появился новый ребенок, а происхождение Люка было надежно скрыто за фасадом выдуманных обстоятельств.

Вольф решил, что у Люка будет больше шансов на нормальную жизнь с более молодыми родителями, однако не мог вынести разлуки с ребенком. Так что и он, в свою очередь, остался в Провансе, преподавал в Авиньонском университете, а потом вышел на пенсию и поселился в деревушке под Сеньоном. Сколько Люк себя помнил, в его жизни всегда присутствовал любимый дядюшка Вольф.

Разве мог теперь Люк таить обиду и злость на свою семью, на людей, что выказали ему столько любви, особенно в час, когда ему так этого недоставало?.. Молодой человек глянул на стебельки лаванды в руке – бабушка ждет. Сегодня день воссоединения семьи. Он – единственный сын, он должен защитить своих близких. «Warian» – «защита» по-старофранцузски», – пробормотал он про себя и возвел глаза к небесам. Да уж, Вольф выучил его на славу: теперь он даже думал на разных языках.

Немцы убили его кровных родителей. Такого не повторится с родителями, которых он любит. «Только через мой труп», – молча поклялся себе Люк.

Шаги гулким эхом разносились над каменной мостовой Сеньона. На ходу помахав рукой выходящему из церкви кюре, Люк торопился дальше по залитой светом фонарей улице. Впереди уже был виден дом Боне – внушительное трехэтажное строение, стоявшее прямо напротив центрального городского фонтана.

Спускался вечер, но в предзакатные часы светло-охряные стены дома источали теплое сияние в лучах летнего солнца, а серовато-голубые ставни и окна являли собой типичный для Прованса смелый контраст с основным цветом здания. Люк привык принимать эту простую изысканную красоту как само собой разумеющееся и лишь во время нечастых поездок в Париж замечал, как недостает большому городу ярких красок – розовых и фиолетовых, желтых и зеленых, оранжевых и синих тонов Прованса.