Разговор со своими - Татьяна Александровна Правдина

она объяснит: ее управление уезжает в эвакуацию, мы с ними не поедем, потому что денег нет, не говоря о каких-либо драгоценностях (все немногое, что было от шустовского дома, ушло на поездки к папе в лагерь, обучение меня немецкому языку и просто на элементарно сносную жизнь). Папа в Мичуринске, можно хоть съездить. А здесь у нас крыша над головой. Как всегда – права и мудра!

У меня сегодня одна забота – купить хлеб. Выхожу, на улице дивная погода, тепло, даже солнечно, как и сегодня, через 74 года. Поэтому решаю пойти во «вкусную» булочную. Это рядом со станцией метро «Кировская», там своя пекарня, и поэтому очередь идет быстро – хлеб подают постоянно, не надо ждать привоза. Но при выходе со двора я застываю… В нашем переулке не очень давно построен высокий дом, и в нем располагается ЦСУ (Центральное статистическое управление). И над ним, и по всей округе, сколько хватает глаз, в ясном небе, как огромные черные вороны, летает жженая черная бумага. Все-таки иду – хлеб-то нужен.

По дороге вижу очень много людей, везущих коляски, самодельные тачки, с рюкзаками с вещами, двигающихся к площади трех вокзалов. Над всем этим такая же черная жуть.

Отоварив хлеб, решаю вернуться домой не по бульвару, а через Кировскую улицу (теперь и раньше Мясницкую), чтобы зайти в магазин – «обожаемое Чаеуправление». Этот дом, стоящий напротив Главного почтамта, построен был еще до революций купцом Перловым в «китайском стиле». Его так и называли Перловский, как гастроном номер один – Елисеевский. В нем всегда очень вкусно пахло, потому что там продавали восточные сладости, чаи и кофе в зернах, который для желающих там и мололи в огромной машине. Поэтому даже если и ничего не покупать, то просто подышать этими запахами!

Но… вхожу, народу мало, продают песочный пирог с вареньем. Чтобы купить хоть двести граммов, надо отдать карточку на сто (!) граммов сахара. И вдруг говорят, что продают без карточек! На все имеющиеся у меня деньги покупаю этот пирог. И продолжаю, естественно, его жуя, в дивном настроении идти по Кировской. Тогда на углу Кировской и Комсомольского переулка был «Детский мир». Зашла и увидела: за одним из прилавков стоял продавец, немолодой мужчина, и торговал валенками. Отрывал «промтоварные единички» (карточки) и получал деньги. Меня это, несмотря на немыслимую дефицитность товара, не взволновало, потому что у нас с мамой были дивные, деревенские, ручной валки валенки, присланные няней Дуней и Нюшей. И вдруг продавец начал выкидывать валенки из-под прилавка прямо стоящим в очереди людям. Крикнул: «Чего там, берите так!..» Конечно, началась свалка, а я выскочила в ужасе из магазина…

Пирог с вареньем без карточек, валенки задаром и летающая над городом жженая бумага мое настроение резко изменили. Побежала домой. Мама еще раз объяснила, почему мы не эвакуируемся, а про жженую бумагу сказала: «Жгут документы».

То, что немцы, подойдя к Химкам (десять километров от Москвы), в нее не вошли, отношу к счастливейшему для себя и для всех россиян чуду. Наверное, у них была плохая разведка и степени оголенности города они не знали. Слава богу, наши опомнились, были переброшены сибиряки, и немцев отогнали.

А в октябре НКВД готовил подполье. У нас появился упомянутый мной выше Виктор Шнейдеров, привел людей, которые стали в нашем подвале поднимать доски пола и рыть подполье. Туда потом привезли и положили жестяные, размером с небольшой чемодан, коробки. Чем они были наполнены, не знаю до сих пор – через полгода их вывезли. Была ли это взрывчатка, или мука – значение имело только то, что это против немцев. Так объяснила мне мама, сказав, что, если надо, «в подполье можно будет прятать евреев». Глубинные россияне, капиталисты, воспитали настоящую интеллигентку, не думающую об обиде на советскую власть, а только, простите за пафос, о России. Ее квартиру и выбрали для подполья, взяв на вооружение фамилию: Шустова, дочка капиталиста, естественно, в глазах немцев, обижена на советскую власть и патриоткой быть не может…

Мама устроилась на работу в контору какой-то промкооперации, а я проводила время в очередях, «отоваривая» карточки, топила печку, возила на трамвае поленья дров в рюкзаке на Малую Бронную тете Жене и бабушке, у которых батареи отопления лопнули и стояла железная буржуйка, выведенная трубой в форточку. Школы все еще не работали, но в конце февраля сорок второго года открылись консультационные пункты для школьников седьмых и десятых классов (выпускников неполной средней и средней школ), я как раз должна была быть в седьмом. Обучение шло вполне толково: в месяц проходили путем консультаций три предмета, сдавали экзамены и переходили к следующим трем. А в середине сентября открылись школы, и я начала свой восьмой класс.

Ира Горелик. 1945

В этом классе я встретилась с двумя людьми, ставшими моими друзьями на всю жизнь, хотя проучились вместе мы всего полгода: в январе сорок третьего после зимних каникул по повелению Сталина школы были разделены на женские и мужские. Ира Горелик, моя главная подруга, оказалась в другой школе – делили еще и по изучаемым иностранным языкам (у нее был французский, а у меня немецкий). Это не помешало нам не только в школьные годы, но и всю жизнь не расставаться.

Самая долгая разлука была, когда я уехала на три месяца с Зямой (его театром) на гастроли в Японию. Мы жили с Иркой совместно, совсем-совсем открыто, не скрывали друг от друга ничего, за всю жизнь ни разу не поссорились! В восемнадцать лет она вышла замуж за небесного Илюшу, что никак не помешало нашей дружбе, просто мне прибавило близкого человека.

Девочками (мне четырнадцать, ей пятнадцать, тогда мы были более детскими, чем сегодняшние девочки) обе страдали от отсутствия сладкого и, когда бывали деньги, покупали в гомеопатической аптеке лекарства – меленькие, размером с крупу, сахарные шарики. Больным их прописывали по пять-восемь штучек на прием, а мы опрокидывали в рот целую коробочку, штук пятьдесят. А потом стали продавать мороженое на сахарине, жуть полная, но пачка большая, стоила двадцать рублей.

Денег не было, но соображали… Пошли к Ирке домой, они с мамой (папа незадолго до этого ушел из жизни) там не жили, так как отопление лопнуло, батареи являли собой глыбы льда, поэтому до лета жили у родственников. Пустыня жуткая, но книги в шкафу стоят – берем, как сейчас помню, книгу, которую тогда еще не