Смерть президента - Виктор Пронин

Лопасти еще повертелись некоторое время, потом обвисли под собственной тяжестью и остановились. Столпившиеся вокруг машины зэки наблюдали, что будет дальше. Открылась железная дверца, и на землю один за другим спрыгнули два парня в зеленоватой пропотевшей форме.

— Привет, зэки! — воскликнул один из них, приветственно подняв руку.

Зэки угрюмо молчали.

Положение спас Суковатый — растолкав заключенных, он протиснулся к вертолету, пожал парням руки, поулыбался и поволок их показывать мачту. Вертолетчики тоже улыбались, что-то отвечали Суковатому, смотрели вверх, на угол тюремного здания, где, как чудища на соборе Парижской Богоматери, сидели несколько зэков на корточках и, подперев щеки кулаками, смотрели вниз.

— Ну что? — донесся до зэков вопрос Суковатого к вертолетчикам.

— А что… Будем думать.

— Думай не думай, а делать надо. — Суковатый посмотрел на часы, давая понять, что времени до вечера осталось не так уж много, неплохо бы и поторопиться.

— Успеем, — протянул один из вертолетчиков, щурясь на солнце.

Как и у всех шабашников страны, в их движениях, словах, походке ощущались ленца и сознание собственной значительности — от них в конце концов зависело, получится у заказчика что-нибудь или ничего не получится.

Спасаясь от жары, зэки расположились в тени здания и беседу Суковатого с вертолетчиками наблюдали со стороны. Пыёлдин сел рядом с вертолетчиком Витей, который смотрел на зеленую машину с бесконечной скорбью, немало, видимо, у него было связано воспоминаний с такими вот вертолетами. Пыёлдин положил ему руку на плечо и уже одним этим создал некую приятельскую задушевность.

— Знакомая машина? — спросил он, кивнув на вертолет.

— Моя машина, — негромко ответил Витя. — Семь лет я на такой отлетал, семь лет.

— Хорошие были времена?

— Знаешь, Каша, все, что было раньше… всегда кажется хорошим. Я даже так скажу… Состаримся — эту тюрьму будем вспоминать со слезами на глазах… И сейчас вот… Верни мне все, что было… И большего счастья нет на земле. А ведь тогда-то мы материли жизнь… И денег мало, и одежка не та… И женщина, которая убивается по мне, тоже не больно красива, где-то есть краше…

— А еще полетать хочешь? — спросил Пыёлдин безжалостно, прерывая причитания вертолетчика.

— Чего об этом трепаться… А мне сидеть еще четыре года, как в песне поется… Душа болит, так хочется домой…

— А мы и не трепемся, — тихо проговорил Пыёлдин, глядя в слепящее небо. — Мы готовимся.

— К чему? — побледнел Витя.

— К отлету, — ответил Пыёлдин и продолжал щуриться в небо и улыбаться, как улыбаются собаки в жару — легко, беззлобно, просто потому, что так сложились складки на морде. Потом Пыёлдин опустил голову и так же, осклабившись, продолжал смотреть в пространство двора, на начальство, на конвоиров, которые тоже, изнуренные зноем, жались в тень и маялись от безделья, не зная, куда пристроить свои обшарпанные автоматы.

— Не понял! — отрывисто сказал Витя и резко повернулся к Пыёлдину.

— Ты вот что, Витя… Не дергайся, понял? Веди себя как я, например… Лениво, бестолково, глуповато… Открываю тайну… Хочешь?

— Хочу.

— Так вот. Всю эту стройку я затеял только ради тебя… Чтобы ты получил наконец в свое распоряжение настоящий, хороший вертолет. Вот он перед тобой. Бери его. Он твой.

— А на фига он мне?

— Чтобы здесь больше не сидеть. Улетишь отсюда примерно через полчаса… И мы улетим вместе с тобой.

— Куда? — спросил Витя, ошалело вращая глазами.

— На волю.

— Зачем?

— Чтобы не быть в тюрьме. Мне здесь не нравится. Здесь плохо. А там, — Пыёлдин показал рукой в ясное небо, — там хорошо. И мне туда хочется. И тебе хочется. Ты сам говорил. И всем зэкам, которые вон в тенечке расселись… Тоже хочется.

— Чего им хочется?

— К морю. В лес. На речку. К бабе. К детям. К маме. К папе. Ты хочешь к папе?

— Хочу.

— Летим?

— Не знаю…

— Помнишь, мы с тобой в камере трепались… Ты говорил, что летал и еще хочешь летать… Я запомнил. Вот она, твоя игрушка. Сверкает на солнце, пахнет бензином, в рабочем состоянии…

— И это… Это все ты?!

— Пришлось поработать, — скромно потупился Пыёлдин. — Пришлось мозгами пошевелить… Признаюсь — было трудно. Теперь все зависит от тебя, Витя. Не оплошай.

— Думаешь, смогу? — Витя недоверчиво посмотрел на свои ладони.

— Уверен. На сто процентов. Слушай меня… Значит, так… Суковатый, как мне кажется, сейчас слиняет…

— А если не слиняет?

— Слиняет. Оставит зама. Вдруг у нас что-то не получится? Вдруг мачта оборвется и раздавит всех зэков? Вдруг стена здания не выдержит и тюрьма рухнет… Мало ли чего может случиться… А так… Он уходит, оставляет зама… Ему и отвечать. В случае успеха — Суковатый на коне, в случае неудачи — заму по заду. Готовься, Витя. Другой возможности не будет. Взлетаем в ближайшие полчаса… Если сложится — через пятнадцать минут. Объявляю пятнадцатиминутную готовность.

— Ребята знают?

— Нет. Знаем только мы с тобой. Им скажу в последний момент. В самый последний. Дескать, прошу на посадку.

— Не дрогнут?

— Пусть остаются двор подметать.

— А если кто настучит?

— Не успеет. Я же сказал — приглашу только на посадку. Все остальное сделаю сам. Кроме вертолета. Машина на тебе. Сможешь? Взлетишь?

— Постараюсь.

— Забудь, понял?! Забудь!

— Что забыть? — Витя растерянно посмотрел на Пыёлдина.

— Забудь это слово — постараюсь. Стараться не надо. Нигде. Никогда. Ни с кем. Надо просто делать. Завести мотор и взлететь! В небо! Понял?

— Мотор должен прогреться…

— Он еще не остыл. И не остынет на такой жаре.

— Вообще-то да… Конечно… Смотри, Суковатый и в самом деле уходить собрался.

— Вот видишь… И это я предусмотрел. Да и неважно, уйдет он или не уйдет… Это его личное дело. Пусть сам решает, сам думает. Главное сейчас — ты, Витя. В кабине какие-то ключи должны быть? О ключах мне нужно подумать?

— Если предполагается скорый взлет, то ключи обычно оставляют в замке зажигания.

— Если так… Мы займемся мачтой, крючьями и прочей ерундой, а ты должен заглянуть в кабину. Если ключи на месте, дашь мне знать. Если ключей нет — тоже сообщишь. Вопросы есть? Вопросов нет. Вперед без страха и сомнений.

Пыёлдин медленно, лениво поднялся, отряхнул зад от пыли, потоптался на месте, чтобы все видели, какой он сонный, ленивый, бестолковый, и побрел к вертолету. Подошел, похлопал ладонью по пыльным горячим бокам, оглянулся на приближающихся вертолетчиков, улыбнулся.