Нежная война - Джулия Берри

– А он прав, – говорит Арес. – Эта история – скука смертная. Парень встречает девчонку, они немного танцуют и без памяти влюбляются. И что с того? Ничего не случилось.

Афродита прищуривается.

– Все случилось.

Арес закатывает глаза.

– Переходи к интересной части, – говорит он. – Расскажи про фронт. Про поле брани. Вот где случаются военные истории.

– Тебя кто-то спрашивал? – дипломатично вмешивается Гефест.

– Это не военная история, – говорит Афродита. – Это моя история, и я буду рассказывать ее так, как пожелаю.

– Продолжай – поддерживает Гефест. – Мне интересно.

– Какой ты зануда, – ворчит бог войны. – Слушай. Я знаю эту историю. – Два тепличных цветка пересеклись взглядами и бум – уже без ума друг от друга. Им кажется, что они изобрели романтические чувства, и никто до них такого не испытывал. Они молча страдают пару дней, а потом он отправляется на войну. Это ужасно: он скучает по девчонке, она скучает по нему, и я сейчас просто расплачусь – так это трогательно. Сначала они обмениваются письмами, но очень скоро траншеи превращают его из любовничка в обыкновенного мальца, который пытается сделать все, чтобы его лицо не сожрали крысы. Она занимается волонтерством, – Арес презрительно фыркает. – В самоотверженной попытке стать полезной своей стране и тем мальчишкам, которых отправляют на войну. Пытается внести свой жалкий вклад. Она рыдает в подушку и не понимает, почему от него больше не приходит писем. Проходит время. Они оба становятся другими людьми. Вокруг разворачивается трагедия. Они винят меня во всех своих бедах. И так далее.

Если бы Арес был смертным, взгляд Афродиты уже оставил от него лишь обугленные кости.

– Ты закончил? – спрашивает богиня любви. Арес даже не собирается ей отвечать.

– Хочешь пить, дорогая? – Гефест призывает из воздуха бокал, наполненный амброзией, который появляется прямо в руке у Афродиты. Она кажется удивленной, но все равно делает глоток.

Гефест взбивает подушку с кровати и подкладывает под свою затекшую шею.

– Я здесь не потому, что мне хочется послушать тебя, разжигатель войн, – говорит он. – Я хочу послушать свою жену.

Арес смеется.

– Теперь ты учишься любви у смертных, кузнец?

– Тебе бы тоже не помешало у них поучиться, – говорит Афродита.

Джеймсу казалось, что Хейзел его не заметила.

Но она все видела.

Не хочу хвастаться, но, возможно, я приложила к этому руку.

Вообще, я не собиралась вмешиваться, но только представьте эту сцену: пустынная улица, тусклая лампа, тени, печальная оперная ария, измятая ночная сорочка – что мне оставалось делать? Я же художница. Поэтому я направила ее взгляд вниз, на дорогу. Хейзел увидела на углу человека и отпрянула от окна. Когда он отвернулся, она присмотрелась повнимательней.

Это был Джеймс Олдридж.

Может, ей стоило возмутиться таким поведением? Но как ей могло не понравиться что-то настолько захватывающее?

Джеймс понял, что она смотрит на него, и лицо юноши словно озарилось. Он поднял руку в полуприветствии, а затем смущенно спрятал ее в кармане пальто и поспешил удалиться.

«Ты идиот, какой же ты идиот, – ругал себя Джеймс. – Подглядываешь в окна? Она должна была вызвать полицейских».

Позади него что-то скрипнуло, и он остановился.

Джеймс повернулся и увидел, как Хейзел перегнулась через подоконник, и ее длинные волосы рассыпались по плечам.

– Пссст, – позвала она и уронила что-то на дорогу. Затем она исчезла из виду, плотно закрыв окно.

Посреди уличного мусора Джеймс отыскал белый листок бумаги, хотя отчасти надеялся на кружевной платок. Но они находились не в Камелоте, а он не был рыцарем.

Юноша подошел к одинокому фонарю и развернул листок.

Завтра, в восемь часов.

Ее почерк был прямым и уверенным, а буквы напоминали нотные линии.

В кафе Дж. Лайонза, на Крисп-стрит в Гилфорде.

Джеймс Олдридж посмотрел на темные окна и улыбнулся. Мисс Хейзел Виндикотт пропала из виду. Может, она все еще наблюдала за ним сверху? Этого он не знал.

Но я знала. И, можете быть уверены, она смотрела на него.

Так как кое-кому, не буду показывать пальцем, очень уж хочется узнать все в мельчайших деталях, я опишу первые волнительные часы их встречи. Опустим ту часть повествования, в которой Джеймс и Хейзел проводят бессонную ночь, поднимаются ни свет ни заря, долго готовятся к выходу, наводя марафет, и тихо крадутся к выходу из дома, чтобы не потревожить спящих родителей или дядю. Не буду заставлять моих критиков выслушивать подробности о том, как по дороге к кафе Дж. Лайонза у юных влюбленных от волнения свело животы. Также я не буду упоминать их навязчивые сомнения и страхи, и как молодые люди упрямо отгоняли дурные мысли, убеждая себя в том, что им не о чем переживать.

Они не были виноваты в своем волнении. Сколько бы они ни ругали себя, пытаясь изображать безразличие, это было бесполезно: с таким же успехом они могли бы приказать себе не дышать.

Для Джеймса и Хейзел настало время познакомиться по-настоящему. Неужели все дело было лишь в магии музыки, лунном свете и танцах, или серый лондонский рассвет и чашка дешевого кофе заставят их испытывать те же эмоции, что и накануне?

Заведения Дж. Лайонза были разбросаны по всему Лондону, и Джеймса преследовал совершенно нелогичный страх прийти не в то кафе. Он пришел в назначенное место еще до восьми часов, и, увидев, что Хейзел еще нет, неловко помялся снаружи. Ровно в восемь он зашел в кафе, сел на скамейку у двери и смял свою шляпу лишь для того, чтобы ее расправить и затем – опять смять.

Хейзел опаздывала, что не удивительно, учитывая, как проходило ее путешествие по утреннему Лондону.

Она проходила через квартал, затем поворачивала и шла назад, чтобы снова вернуться, на этот раз пройдя чуть дальше, потом ее охватывала паника и она бежала в сторону своего дома. К тому времени, как Хейзел добралась к Дж. Лайонзу, по ее спине стекали мелкие капли пота, хотя утро выдалось довольно холодным. Наконец, затаив дыхание и надеясь, что от нее ничем не пахнет, она зашла в кафе.

Джеймс вскочил на ноги. Только после этого он сообразил, как нелепо это выглядит со стороны, и напрягся всем телом. Он понятия не имел, что делать со своим лицом.

Хейзел видела, как он подскочил, явно в приступе разочарования, и скривил лицо от отвращения.