Отпуск Мегрэ - Жорж Сименон

Мегрэ заснул и проснулся от знакомых звуков. Шуршание волн по песку, плач ребенка в соседней комнате, общий концерт ребятишек вместе с мамашей и монотонные псалмы стариков справа…

Ничего нового он так вчера и не узнал, только в голове немного шумело от обильных возлияний.

Снова утренний стаканчик белого вина с хозяином отеля.

– Вы не знаете, когда будут похороны?

– Вы спрашиваете о малышке Годро? Завтра. По крайней мере, собирались ее похоронить завтра. Скажу вам по секрету, полагают, что будет вскрытие. На всякий случай. Понимаете?.. Говорят, что так захотел доктор Беллами.

Все утро, совершая свое обычное турне от бистро к бистро, Мегрэ злился, и особенно на монахинь, ибо, будь они действительно добрыми сестрами, он уже позвонил бы в больницу и задал совершенно четкие и прямые вопросы. Ему не понадобилось бы много времени, чтобы выяснить, кто на самом деле сунул ему в карман записку.

А теперь он должен дожидаться трех часов. И бесполезно отвлекать от дел сестру Аурелию. Да и под каким предлогом он мог бы сейчас отправиться в больницу? Повидаться с женой? У него было право лишь позвонить в одиннадцать. Ведь ему и так пошли навстречу, разрешив посещать мадам Мегрэ каждый день после полудня.

И ходить ему там следует на цыпочках, и говорить шепотом…

– Они еще увидят… – проворчал он после третьего стаканчика белого вина.

– Здравствуйте, номер шесть. Наша милая пациентка вас ждет.

Он даже не может скорчить гримасу в адрес сестры Аурелии и, скрепя сердце, улыбается ей.

– Секундочку, я сейчас предупрежу. Сообщу, что вы уже пришли.

А тут уже другая сестра ждет его на лестничной площадке, и нет никакой возможности переговорить с нею в коридоре, где открыты двери других палат».

– Здравствуйте, номер шесть. Наша дорогая больная…

Все, как в сказочной пьеске, где ему уготована роль похитителя мускатного ореха.

Не успел он и рта раскрыть, как очутился в палате жены, где эта ужасная мадемуазель Ринкэ сверлила его своим птичьим взглядом.

– Что с тобой Мегрэ?

– Со мной? Ничего…

– У тебя плохое настроение.

– Да нет же…

– Мне пора выписываться отсюда, верно? Понимаю, как все это тебе надоело.

– Как ты себя чувствуешь?

– Уже лучше. Доктор Бертран полагает, что в понедельник мне, может быть, снимут швы. Сегодня мне уже дали немножко курицы.

Он даже не может с нею пошептаться. Да и что бы это дало? Старая карга на соседней койке уже насторожила уши, прислушиваясь.

– Кстати, ты забыл мне оставить немного денег.

– Зачем?

– Тут маленькая больная обходила с подписным листом…

Короткий взгляд в сторону старой девы Ринкэ как будто для того, чтобы он лучше мог понять мимику жены. Что он должен понять? Может быть, шла какая-то подписка в пользу этой мадемуазель?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Собирают на венок…

На миг он даже задумался, как это можно собирать на венок живому человеку, идиотство какое-то! Но ведь он не проводил дни и ночи в атмосфере тайных шепотков и многозначительных взглядов клиники.

– Для умершей из палаты номер пятнадцать…

– А… да…

Как же деликатна мадам Мегрэ! Она так тихонько говорит, потому что ее соседка тяжело больна, потому что у нее рак и она тоже может скоро умереть.

Потому-то мадам Мегрэ и понизила голос, говоря о венке…

– Передай им двадцать франков. Похороны завтра.

– Я знаю.

– Что ты ел на завтрак?

Ей, как всегда, нужно знать все детали его быта.

– По крайней мере, надеюсь, не ракушки?

Вошла сестра Мари-Анжелика:

– Вы позволите?

Это она пришла, чтобы помочь маленькой больной с подписным листом. Мегрэ отдает ей двадцать франков в тот самый момент, когда она достает карандаш.

– Хотите вписать имя моей жены, сестра?

Сестра Мари-Анжелика была готова начать писать, когда вдруг на мгновение заколебалась. Взглянула в лицо комиссару, и щечки ее порозовели.

Она вписывала имя, а он смотрел на написание букв, на почерк. Правда, она и не пыталась его маскировать.

Да и по ее взгляду все было понятно.

Поблагодарив, она увела маленькую больную.

Ты знаешь, здесь создается как бы некая общая семья… – с нежностью проговорила мадам Мегрэ. – Тебе, конечно, трудно это понять, но страдания сближают людей, и они тянутся друг к другу.

Спорить ему не хотелось, хотя в эту минуту он подумал о мадемуазель Ринкэ.

– Дней через восемь-десять, как я полагаю, меня выпустят отсюда. Послезавтра обещали позволить провести часок в кресле…

Может быть, это было и нехорошо по отношению к мадам Мегрэ, но эти полчаса показались ему длиннее, чем обычно.

– Ты не желала бы сменить палату?

Тут она прямо-таки испугалась, поскольку Мегрэ позволил себе полнейшую бестактность.

– Почему ты вдруг заговорил об этом?

– Да… видишь ли… освободилась одноместная палата…

Мадам Мегрэ, не веря своим ушам, пробормотала:

– Ты имеешь в виду пятнадцатую? Ты об этом подумал, Мегрэ?

Она должна идти в палату, в которой только что умерла девушка!

Конечно, продолжать он не стал. А мадемуазель Ринкэ явно посчитала его палачом. Он же видел в этом только средство наедине переговорить с сестрой Мари-Анжеликой.

Ну что же, придется переговорить с ней в приемной!

В коридоре он сказал:

– Не могли бы мы немного поговорить в приемной?

Она знала, о чем пойдет речь, и на лице ее отразился ужас еще больший, чем тот, что Мегрэ видел на лице жены несколько минут назад.

– Правила это запрещают.

– Вы хотите сказать, что по здешним правилам я не могу с вами переговорить?

– Только в присутствии сестры-настоятельницы, к которой вы должны обратиться с просьбой.

– И где находится эта сестра-настоятельница?

Не отдавая себе отчета, Мегрэ повысил голос. Он готов был рассердиться.

– Тсс! Тише!

Сестра Альдегонда высунулась из полуоткрытой двери палаты.

– Но хоть здесь-то мы можем, по крайней мере, поговорить?

– Правила этого не…