Память - Владарг Дельсат

— Черные — это эсэс, им нельзя смотреть в лицо, — учила Летту младшая девочка по имени Анна. — Нужно быстро произносить свой номер и молиться.

— Как молиться? — не поняла мисс Стоун.

— Как умеешь, — вздохнула Анна. — Чтобы прожить еще один день.

— Нас всех убьют? — спросила мисс Стоун, ранее такого себе даже не представлявшая.

Она не могла себе представить, что к детям можно так относиться — избивать, резать, выкачивать кровь, убивать, разбивая голову оружием…[8] Это было очень страшно — весь этот лагерь. Но постепенно чувства отмирали — каждый день умирали малыши, часто даже у нее на руках. Те, у кого выкачивали кровь, просто засыпали и не мучились. Те, кто заболевал, иногда мучились два-три дня, страшно мучились… А иногда их живыми еще забирали, чтобы убить. Летта знала, что однажды ее убьют точно так же, как и всех остальных. Отсюда, как и из той «школы» выход был только один — «мор-экспресс»[9].

Тянулись дни, которые мисс Стоун перестала считать. Она медленно продвигалась в изучении языка, на котором говорило большинство детей здесь, рассказывала сказки умирающим детям, пела песенки. День изо дня. Становилось все холоднее, а потом вдруг потеплело. Так Летта узнала, что дожила до весны, но это ее уже не трогало. Регулярные избиения, смерти на глазах сделали свое дело — мисс Стоун уже почти ничего не чувствовала. Били за что угодно — за попытку спрятать заболевшего ребенка, за попытку кражи еды, чтобы покормить жалобно смотревших малышей, не имевших сил уже плакать, за взгляд в глаза своей смерти, которой здесь был каждый в черном.

Ее называли мамой. Спустя совсем небольшой срок малыши, у которых была только она, называли ее мамой, и любили так, как никто и никогда не любил еще девочку. Летта находила в себе силы, чтобы обнять каждого и каждую. Стыд и стеснение куда-то делись, как будто не было их. Сильно похудевшая мисс Стоун постепенно забывала свое имя и фамилию, давно уже в душе попрощавшись с родителями. Отсюда выхода не было.

Время от времени приезжали какие-то машины, привозили новеньких взамен погибших, еще детей забирали группами. Все знали — куда. В немецкие больницы, чтобы выкачать всю кровь. Они все-все знали, да и не скрывали от них ничего страшные эти, черными тенями мелькавшие то здесь, то там. Готовые спустить собаку на зазевавшегося узника, находившие веселье в крике ребенка… Нелюди.

Летта крепко-накрепко запомнила, что человек в черном — страшный. Он может убить ее в любую минуту, сделать очень больно или чего еще похуже. Насилия девочка давно уже перестала бояться. Потому что каждый день с ней происходило что-то намного более страшное.

В неизвестный день неважно какого месяца Летту вызвали к одному из офицеров, выдали лист бумаги и приказали разучить с детьми песню, пригрозив, что если не справится, то очень сильно пожалеет. На бумаге был записан текст песни. Номер девять-ноль-четыре-пять предполагала, что это песня палачей, но, тем не менее, бросилась со всех ног в детский барак, чтобы выполнить приказ этого.

Разучивать было сложно, потому что немецкий номер девять-ноль-четыре-пять не знала, но тут помог английский, к тому же кто-то из девочек вспомнил, как эту же песню пели пьяные эти, поэтому стало попроще. Потихоньку девочка справлялась, повторяя с малышками слова чужой песни на ненавистном языке.

Через пять дней песню, исполненную дрожащими детскими голосами, прослушало какое-то высокое начальство, похлопало, затем приступив к трапезе. Они кидали на пол кусочки еды, а изголодавшиеся дети кидались к этим кусочкам, желая подобрать и съесть прямо с пола. Гогочущие эти находили это смешным, развлекаясь таким образом. Такие «праздники» начали повторяться. С чем это было связано, номер девять-ноль-четыре-пять не знала.

Малыши мечтали, что однажды придут «наши» и убьют всех этих. Какими же волшебными были мечты о «наших» совсем маленьких детей. Полузакрыв глаза, девочка Анна рассказывала о рыцарях с красными звездами во лбу, что абсолютно точно придут, чтобы спасти всех, кого не успеют убить эти. Номер девять-ноль-четыре-пять принимала эти мечты, начав думать о «наших» — великих рыцарях с красной звездой во лбу. Но шли дни, а «наши» все не приходили.

Ближе к лету число детей, увозимых санитарными машинами, выросло, это значило, что у этих на фронте возникли проблемы, вот только детям это помочь никак не могло. Всех их ждала смерть. И, судя по всему, очень скорая. Одним из свидетельств этого стал весенний день неизвестного месяца и числа. В барак ворвались эти, они отобрали два десятка детей, что не были больны, погнав их в сторону станции вместе с Леттой. Номер девять-ноль-четыре-пять уже знала, что нужно бежать и не спрашивать, потому что эти готовы спустить с поводков овчарок, как уже было единожды. Крик загрызаемого ребенка, казалось, до сих пор стоял в ее ушах.

Они бежали вперед, а за спиной что-то вжухнуло, и раздался отчаянный детский крик, больше похожий на вой. Эти сожгли всех оставшихся. Там же сгорела и та десятилетняя девочка Анна, что помогала Летте с самого начала. Думать об этом было, несмотря ни на что просто больно. Девочка понимала, что их везут на смерть, что спасенья нет, но ей было больно за погибшую в огне Анну.

На станции их загрузили в вагон, в котором обнаружились даже нары, раздав каждому по маленькому кусочку хлеба. Летта просила детей не съедать, а рассасывать, как леденец. Впрочем, они и так это знали. С кусочком хлеба за щекой кушать хотелось не так сильно. Поезд двинулся вперед. Дети, все, как на подбор, голубоглазые и светловолосые знали, что едут в свой последний путь. Знала это и номер девять-ноль-четыре-пять, хотя внешне от них отличалась. Сожаления не было. Она отвыкла о чем-то сожалеть. Рано или поздно это должно было случиться и лучше так, чем в газенвагене[10].

Вагон дернулся, куда-то поехав. Наверное, «наши» были близко, именно поэтому эти решили убить их всех. Дети жались поближе к своей маме, чтобы провести последние часы с самым родным человеком. Кто-то плакал, кто-то просто с тоской смотрел в маленькое зарешеченное окошко под самым потолком. Они ехали навстречу смерти, что значило — «наши» не успели…

— Давайте я расскажу вам сказку, — предложила Летта. — А потом мы споем песенку, чтобы веселее ехалось.

— Все равно ведь уже, мама… — вздохнул какой-то мальчик.

— Не будем радовать палачей, — строго произнесла номер девять-ноль-четыре-пять, потянувшись, чтобы погладить его. — В некотором царстве, в некотором государстве…

— А наши отомстят этим? — тихо спросила