Кто и как развалил СССР. Хроника крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века - Владимир Исаков

В Москве уже прорвалось. Люди выделили из высказываний Бориса Николаевича только одно – начинается освобождение цен. И уже за вчерашний день хлеба было продано 2500 тонн вместо обычных 1800 тонн. Идет бешеная скупка. Рынки пустеют: торговля попридерживает товар. Ажиотаж вокруг сберкасс. Надо четко очертить, кто как будет поступать…

Опираясь на сказанное, хочу призвать: сейчас нужна интенсивная работа по согласованию действий между республиками. Мы должны осознать, что, как и после путча, у нас времени в обрез… Если члены Госсовета меняют свою позицию, если мы отказываемся от того, с чем вышли на подготовку Союзного договора, тогда давайте определяться. Мы должны сейчас в Госсовете провести важный разговор, который дал бы импульс нашей дальнейшей совместной работе, и вести дело к быстрейшему подписанию Договора о Союзе Суверенных Государств…

Выступление Горбачева продолжалось около 40 минут. Услышав привычные начальственные интонации, которые большинству членов Госсовета доводилось слышать в этом же зале, когда он еще назывался залом политбюро, суверенные республиканские лидеры присмирели. Только Ельцин, пришедший с опозданием и недоумевавший как по поводу доклада Горбачева, так и юпитеров телевидения, сидел с откровенно недовольным выражением лица. Все молчали, но даже те, кто не смотрел на него, ждали его реакции.

Ельцин, наконец, ворчливым тоном заметил, что повесткой дня политическая дискуссия не предусмотрена. Однако, поскольку он опоздал, ему пришлось смириться с ответом Горбачева, сказавшего, что повестка дня была одобрена в его отсутствие. После этого Президент СССР предложил членам Госсовета высказаться.

Вновь наступило неловкое молчание. Откликнуться на просьбу Горбачева в присутствии недовольно насупившегося Ельцина значило занять его сторону в очевидном конфликте. Отказаться от обсуждения – выглядело переходом в лагерь российского президента. Ситуацию спас Назарбаев, который никогда не скрывал того, что в роли вожака он безусловно предпочитал Горбачева Ельцину. Не затрудняя себя длинной речью, он произнес несколько фраз о том, что двигаться надо быстрее, делать это всем сообща, и вообще «хватит топтаться на месте».

На этом общая дискуссия завершилась. Приличия были соблюдены, и речь Горбачева получила хотя бы частичную легитимацию со стороны членов Госсовета. Больше того, хмурый кивок Ельцина в ответ на ремарку Горбачева о том, что Россия, по заверению ее президента, не намерена действовать вразрез с Экономическим соглашением, явился как бы сигналом отбоя, разрядившим обстановку и подтвердившим, что выяснение отношений откладывается.

Горбачев решил далее не дразнить Ельцина и, удовлетворившись репликой Назарбаева, перешел от «текущего момента» к запланированному обсуждению доклада Явлинского о подготовке к ратификации республиками Экономического соглашения. Поставленная им для самого себя задача-минимум была выполнена: страна услышит его «установочную» речь и увидит на телеэкране внимающих ему членов Государственного совета. Это должно подтвердить, что политическая инициатива вновь находится в руках Горбачева.

Вдохновленный первой победой, Горбачев провел заседание уверенно и энергично. По итогам доклада Явлинского он сформулировал поручения союзному правительству, привел к общему знаменателю дискуссию о будущей структуре Межгосударственного экономического комитета, сухо поставил на место мэра Москвы Гавриила Попова, вставившего в свое выступление скабрезный анекдот. В течение всей этой части заседания Ельцин сидел молча, что позволяло Горбачеву отвоевывать дополнительные психологические очки, расширяя ореол своего лидерства.

После перерыва наступила очередь более тонкой и деликатной материи – предстояло обсудить дальнейшую судьбу армии, МИДа и органов поддержания порядка в структурах будущего Союза государств. Министр обороны маршал Е. Шапошников представил драматическую картину деградации Вооруженных сил, грозившую перерасти в острый внутренний кризис с непредсказуемыми международными последствиями…

Его выступление явно произвело на присутствующих то впечатление, на которое и рассчитывал Горбачев. Иррационализм стихийного распада национальной обороны приобретал не только очевидный для всех, но и крайне опасный характер, и даже только приобщавшиеся к государственной ответственности недавние партийные секретари не могли этого не понимать.

Неожиданно для многих, прервав свое многочасовое молчание, с решительной поддержкой министра обороны, а стало быть, и позиции союзного президента, выступил Ельцин. Подчеркнув, что он высказывает не только свое личное мнение, но и излагает официальную позицию руководства Российской Федерации, он заявил, что Россия не создает и не собирается создавать собственной армии, невзирая на возможные шаги в этом направлении со стороны других республик.

Б. Ельцин: – Мы не будем ни первыми, ни вторыми, ни третьими, ни четвертыми. И это ответ России на опасения тех, кто считает, что она может кому-то угрожать. Поскольку мы пытаемся, несмотря на все трудности, создать новое государство – Союз Суверенных Государств, оно, безусловно, должно иметь и единую армию – единые Вооруженные силы…

Ельцин закончил он свою пространную речь, официально подтвердив, что Россия не только никогда не пойдет на создание собственной армии, но и «призывает всех» объединить усилия для решения этого важного вопроса.

Горбачев никак не выдал своего ликования, хотя было очевидно, что Ельцин с присущей ему категоричностью изложил, в сущности, позицию союзного президента, и передал слово следующему оратору. У него были все основания испытывать удовлетворение от хода сегодняшнего заседания. Руководимый им государственный корабль впервые после августовской катастрофы, чуть было не отправившей его на дно, начал опять слушаться руля. Как показывало сегодняшнее заседание, ему удалось отладить и запустить даже такой сложный и капризный механизм управления, каким был, в сущности, совсем не приспособленный для этой функции Государственный совет. Ведь он объединял почти как в международной организации лидеров республик, провозгласивших себя по примеру России суверенными государствами.

И все-таки даже это нелепое подобие Совета Безопасности ООН, состоявшее из бывших членов политбюро, как оказывается, можно было заставить работать на его замысел. Всего лишь на одном заседании Горбачеву удалось заставить его служить декоративным фоном для его политического возвращения из заграницы и использовать Госсовет для того, чтобы остудить вожделения республиканских правителей в главной сфере национального суверенитета – безопасности.

Бросить вызов объединенной позиции министра обороны и двух президентов участники совещания, разумеется, не решились. Даже украинский премьер Витольд Фокин, несмотря на то что исход выборов президента на Украине и, стало быть, его собственная судьба оставались неясными, предпочел в этом вопросе торжественно солидаризироваться с позицией российского президента. Коньюнктурный девиз «Сейчас скажем так, а потом посмотрим», незримо проступал на многое слышавших стенах зала политбюро.

Оставалось разобраться с союзным министерством иностранных дел… Все головы вновь повернулись к Ельцину: он должен был дать ответ – будет ли продлена жизнь союзному МИДу или от него останется символический огрызок – одна десятая часть, о которой говорил Козырев? Интерес лидеров республик к позиции России в этом вопросе объяснялся, разумеется, не беспокойством за судьбу Панкина. При всей их неудовлетворенности тем приниженным положением в области внешней политики, в котором их держала Москва, они готовы были терпеть от союзного руководства то, чего не могли бы снести от российского. Во всяком случае, официально признать, что среди равных республик есть одна «более равная», чем все остальные, было бы для них неприемлемо.