Северный ветер. Вангол-2 - Владимир Прасолов

Этот не подведет, почему-то подумалось Ивану. Бессонная ночь валила всех с ног. Вскоре солдаты спали, впервые за несколько суток спали спокойно. Над ними не свистели пули, им не сыпался песок на лица с брустверов траншей, сотрясаемых взрывами «дежурных» мин. Они спали не скорчившись в сыром траншейном ходу, а на мягкой, теплой, напитанной запахами жизни лесной земле.

Если что-то и мешало их сну, так это комары. Они, тонко звеня в воздухе, кружили и кружили над беззащитными сонными людьми. Садились на обветренные грязные лица, долго выбирали место, куда всадить жало, вздувались от крови и, тяжело взлетая, медленно уплывали. Их сменяли сотни других, голодных и беспощадных.

Волохов не спал, он смотрел на спавших бойцов и думал. Только минувшей ночью он с горечью говорил лейтенанту об ответственности за жизнь людей, а теперь эта ответственность легла на его плечи, и этот груз не давал Волохову права на ошибку.

Как же они нарвались, почему разведка немца не заметила? Скорее всего, поздно заметила. На открытом поле под пулеметы… жаль людей, жаль лейтенанта, хороший парень… теперь надо по-другому, как в Гражданскую… разведка, бросок, удар и отход. Жаль, не конники, пехота, но все одно, если по уму — воевать можно. Земля-то наша, укроет…

— Поспите, товарищ командир, я подежурю, — тронул его за плечо Махоньков.

— Хорошо, дреману чуток. Что там?

— Немец по дороге, колонна за колонной. Танки, пехота, мотоциклетки, много их, прет и прет… на восток. — Махоньков остановился на полуфразе и, понизив голос, почти шепотом, продолжил: — А на запад наших гонят, пленных, тоже колонна за колонной! Чё творится-то?

— Тяжко, Махоньков, тяжко.

— Что — тяжко, товарищ командир?

— Тяжко в этой войне немца бить придется… а придется, куды денешься. Ничё, справимся, одолеем, не боись, солдат.

— Так я и не боюсь…

— Вот и хорошо. Так я посплю чутка?..

— Ага, товарищ командир, я подежурю…

Волохов уснул. Как ни терзали его думы, а усталость взяла свое, и он провалился в темную бездну сна и там, в этой бездне, увидел такое, отчего тут же проснулся. Как ему показалось, тут же, сразу. Сон был таким отчетливо реальным, что Иван несколько минут просто приходил в себя, успокаивая бухающее в груди сердце. Медсестра, да, она явилась к нему во сне. Голая, вся в крови… криком кричала, будто ее резали. Руки к нему тянула, а с них мясо кусками отваливалось! «Господи, сохрани ее душу!» — тряхнул головой Волохов, отбрасывая остатки видений. Открыл глаза. На самом деле он проспал часа четыре. Солнце уже стояло в зените. Припекало, прорываясь сквозь листву, играло зайчиками на заостренном конце вороненого штыка винтовки. Волохов осмотрелся, вокруг спали его бойцы.

— Товарищ командир, тут пополнение у нас. Трое из второй роты и минометчик, правда, раненый. Но миномет цел, и семь мин имеется, так что у нас теперь артиллерия своя.

— Где они?

— А я всех спать уложил, вы же приказали всем отдыхать.

— Хорошо, пусть спят, а минометчика покажь, может, не спит, поговорить с ним надо.

— Прокопьев моя фамилия, рядовой Прокопьев, подносчик расчета минометного отделения. Кулаков, лейтенант, командир отделения, там раненый…

— Умер он, твой командир, похоронили мы его.

— Как умер?! Я ж его вынес, сначала его, а потом миномет.

— Умер он, говорю тебе, истек кровью. Нашли мы их, лейтенант уж готов был, рука у него оторвана была, так, на коже болталась. Похоронили там же. Вот планшет его, там карта есть. А карта нам сейчас очень… Скажи, как тебя по имени-то.

— Иван. Мужики, вы меня не бросите?

— Меня тоже Иван, тезка, значит. Так вот, тезка, не бросим, кто ж гадов из миномета бить будет? Вот раны подживут — и воюй. Эй, Махоньков! Носилки надо делать, поднимай народ, уходить надо, немец может лес прочесать. Я пока с картой покумекаю.

— Есть, товарищ командир.

— Скажи мне, тезка, как здесь оказался?

— Прошлой ночью батальон получил приказ на отход, ну и пошли, а у реки, у моста, уже фашисты. С ходу пошли в атаку, а там пулеметы, танкетки… Залегли, окопались, как могли, а чуть рассвело — немец ударил. Танками давил, гад, ну, кто куда, я командира раненого дотащил до леса, а сам за минометом вернулся, тут меня и зацепило, но ничё, дотащил. Я смогу сам идти, товарищ командир.

— Сможешь, пойдешь, лежи пока.

— Товарищ командир, немцы! — взволнованно прошептал Махоньков, прямо в ухо Волохову.

— Где?

— От дороги разворачиваются до двухсот автоматчиков. Феклин с поста прибежал упредить.

— Пойдем глянем, чё они замышляют.

— Есть! — козырнул Махоньков и, ободряюще подмигнув раненому минометчику, пошел следом за Волоховым.

Дорога была забита колоннами наших пленных, на обочине стояло несколько грузовиков. Из них выдавали лопаты группе наших солдат; автоматчики, встав по периметру, наблюдали. Волохов видел, как солдаты начали копать рядом с дорогой яму, других заставили таскать трупы убитых с поля, где ночью полегла их рота. Гортанные крики немецких солдат долетали до опушки.

— Эх, вдарить бы! Сколь наших-то, а охраны почти нет, только эти…

— Вдарим, Махоньков, не раз вдарим, токо не сейчас, пущай хоронят. Пошли. Феклин! Наблюдай пока, смены тебе не будет, через полчаса уходим, догоняй.

— Есть.

«Значит, приказ на отход был, только до нас не дошел». Волохов открыл липкий от крови планшет убитого лейтенанта, там была километровка. В ней аккуратно, толковый парень был, отметил Волохов, отмечены позиции батальона и, главное, направление и новое место дислокации — западная окраина селения Карловка. Но они туда не дошли, мост у немцев, кто там сейчас, одному Богу известно, не хотелось идти вслепую.

— Товарищ командир, тут вот боец Седых, говорит, с этих мест.

— Откель будешь?

— С Рудни, тут недалече, верст тридцать.

— Совсем рядом… А здесь бывал? Деревню такую, Карловка, знаешь?

— Не, такой не знаю, тут рядом деревня Карповка есть.

— Тю ты, а я ее Карловкой прочитал. Так что? Бывал здесь?

— Бывал не раз. Сестра здесь живет. Я с мужем ее, Федором, рыбалил на речке, так что места эти знаю, товарищ командир.

— Покажи на карте.

— Ну вот Карповка, вот речка, дорога на Рудню, я здесь и пехом хаживал.

— Хорошо, незаметно пройти надо, проскользнуть по этим перелескам. Дальше-то леса?

— Дальше-то леса, леса да сплошные болота, гиблые места, глухие. Мы там прошлый год ягоду брали. До них верст двенадцать — пятнадцать.

Седых поскреб рукой щетину на подбородке.

— Пройдем, там овраги, по ним пройдем, и через речку брод есть, только подход к нему открытый, днем, если немцы там, на мосту, — заметят, а ночью пройдем. В Карповку надо бы зайти, подхарчиться у сестры, она у меня запасливая, ежели, конечно, все там ладно…