Жестокий бог - Л. Дж. Шэн

Она застряла в этом бассейне до тех пор, пока я не решу уйти, иначе я бы увидел ее голой, поэтому я планировал подождать. Мне показалось, что я услышал, как у нее стучат зубы, но она не съежилась и не пожаловалась.

– Ближе к делу, Спенсер, прежде чем я позвоню в полицию. – Она переплыла на другую сторону бассейна, чтобы получше рассмотреть меня. Брызги воды омывали серые каменные края бассейна.

– Пожалуйста. Моя семья владеет всем городом, включая парней в форме. На самом деле я почти уверен, что у твоего отца случится сердечный приступ, если ты втянешь его в дела моего отца. И у твоего дяди тоже. Кстати, как поживает Гарри Фэрхерст? Все еще подлизывается к моим родителям, чтобы они купили его поганые картины?

Я не преувеличивал. Мой отец, Барон «Вишес» Спенсер, был самым большим засранцем на свете для кого-либо, кроме моей матери и меня. Он владел торговым центром в этом городе и управлял инвестиционной фирмой, которая каждый квартал приносила прибыль, превышающую бюджет средней европейской страны, так что он был богаче, чем Бог. Он также нанял огромную армию людей из соседних городов, делал пожертвования местным благотворительным организациям и каждое Рождество посылал смехотворно щедрые подарочные карты сотрудникам правоохранительных органов нашего города. Полиция никоим образом не собиралась трогать ни его, ни меня.

Даже отец Леноры, Эдгар, и ее дядя Гарри были под каблуком у моего отца. Но, в отличие от нее, у меня не было планов использовать связи моей семьи, чтобы получить то, что я хотел.

Конечно, она не знала этого обо мне.

Она почти ничего не знала обо мне – кроме одной важной вещи, которую я хотел бы, чтобы мы оба, черт возьми, забыли.

– Извини, что прерываю твою жалкую демонстрацию власти, но не мог бы ты рассказать, почему пришел сюда, и покончить с этим, пока я не подхватила пневмонию? – потребовала она со своим шикарным английским акцентом, хлопнув ладонью по патио.

У меня вырвался мрачный смешок, когда я все еще глядел на солнце, игнорируя ожог. Я хотел бы, чтобы этот гигантский огненный шар так же хорошо сжигал воспоминания, как он сжигает сетчатку.

– Думал, англичане гордятся своими хорошими манерами.

– А я думала, что американцы прямолинейны, – съязвила она.

– Так и есть.

– Если хочешь уйти, вперед. Не разговаривай.

Хорошее, плохое и уродливое. Я обладал всем этим.

Я почти позволил искренней улыбке украсить мои губы. Почти. А потом я вспомнил, кто она такая. И что она знала.

– О том инциденте, свидетелем которого ты стала…

– Подтяни свои штанишки, Вон. Они у тебя запутались. – У нее хватило наглости прервать меня на полуслове, ее влажный рот быстро двигался. – Я никогда не делилась твоим секретом и никогда не поделюсь. Это не мой стиль, не мое дело и не моя информация, чтобы рассказывать. Веришь или нет, но то, что я не переехала в Калифорнию, когда это сделали мой отец и Поппи, не имело к тебе никакого отношения. Я люблю Карлайл. Это лучшая школа искусств в Европе. Я не боялась тебя. Насколько я понимаю, мы никогда раньше не встречались, и я ничего о тебе не знаю, кроме очевидной информации, которую добровольно предоставили в Школе Всех Святых.

Она ждала вопроса. Обычно я бы не стал допускать такого поведения. Но она меня позабавила. Цирковая обезьянка – как я уже говорил раньше.

– Что именно? – Я наклонился вперед.

– Что ты жалкая, садистская задница, которой нравится использовать девушек и издеваться над людьми.

Если она и ждала реакции на мою репутацию, то была глубоко разочарована. Я наклонился вперед, уперев локти в колени, и, прищурившись, посмотрел ей в лицо.

– Почему я должен тебе верить?

Она прижала ладонь к краю бассейна и одним движением подтянулась, поднимаясь из воды, пока не встала передо мной.

Никакого топа от бикини.

Никаких трусиков.

Ничего.

Хорошая Девочка была совершенно голой, мокрой и смелой, и, возможно, в этот момент она не была такой уж посредственной.

Скажем так, если бы у меня когда-нибудь было настроение, в котором я позволил бы ей сосать мой член и массировать мои яйца, я испытывал бы его сейчас.

Ее груди были маленькими, но круглыми и упругими, соски заостренными, розовыми и умоляющими, чтобы их пососали. У нее было соблазнительное тело, хотя она чертовски хорошо справлялась с тем, чтобы скрыть всю эту шелковистую, гладкую плоть под черными сетками и кожаными брюками, а между ног была копна светлых волос. Немного, но достаточно, чтобы показать себя. Для меня она была настоящей, девственной блондинкой – не натертой воском, обесцвеченной и ухоженной до смерти, ожидающей, чтобы дать какому-нибудь придурку полный опыт Порнхаба с тщательно выбритой киской.

На внутренней стороне ее бедра виднелась татуировка, но я не мог хорошо рассмотреть, что на ней было написано.

Вернув взгляд к ее лицу, я решил, что, может быть, оно все-таки не такое уж и мягкое. Почти все в ней было маленьким – нос, губы, веснушки, уши – но глаза были огромными и голубыми. Масса иссиня-черных длинных волос с корнями цвета яичного желтка не скрывала того, кем она была на самом деле.

Чистой, трогательной и отчасти безумной.

Я стоял во весь рост, задрав подбородок, прекрасно зная, что мой член не набухнет в штанах, если я этого не захочу. Это была одна из лучших особенностей в моем испорченном состоянии. Я мог полностью контролировать свое либидо, и он твердел только по требованию – своему требованию. Большинство подростковых членов были предателями, и они втягивали моих друзей во всякую хрень. Но только не мой. Мой слушался. И прямо сейчас я не собирался доставлять ей удовольствие, показав, что хочу трахнуть ее умный ротик.

Мы стояли лицом к лицу. Я был на полторы головы выше, но почему-то, с ее вздернутым подбородком, холодным взглядом и упрямой позой, она не чувствовала себя такой маленькой рядом со мной.

Она уже не была той дрожащей девушкой, которая притворялась спящей и всем своим безмолвным телом умоляла меня не перерезать ей горло той ночью.

Похожие, но разные.

Невинная, но больше не покорная.

– Ты должен мне поверить, – объявила она, – потому что для того, чтобы уничтожить тебя, мне нужно сначала признать тебя. Видишь ли, для того, чтобы разрушить жизнь человека, тебе нужно его ненавидеть. Завидовать ему. Почувствовать какой-то страстный отклик по отношению к нему. Ты ничего во мне не возбуждаешь, Вон Спенсер. Даже не отвращение. Даже не жалко, хотя мне действительно следовало бы пожалеть тебя. Ты – жвачка, прилипшая к подошвам моих ботинок. Ты – мимолетный момент, который никто не помнит, – ничем не примечательный, ненужный и совершенно забываемый. Ты тот парень, насчет которого я когда-то верила, что он может убить меня, поэтому из-за тебя – да, из-за тебя – я начала свой путь к тому, кто я есть сегодня. Я непобедимая. Ты больше не можешь меня пугать, Спенсер. Я несокрушима. Испытай меня.