Погружение разрешаю - Валерий Федоров

Прямо по курсу показались две высокие, сантиметров по пятнадцать, трубки, похожие на торчащие из песка карандаши. Над одной из них колыхался пышный веер щупалец. Крупный многощетинковый червь решил пообедать и раскинул свою ловчую сеть в надежде поймать что-нибудь съестное. Отмершие клетки диатомей, опускающиеся на дно, должны были стать его добычей. Животные с подобным типом питания называются сестонофагами. Их пища – плавающие в воде частицы органического вещества, живые клетки, бактерии, а все вместе – сестон. В отличие от черноморских моллюсков (фазеолины и мидии), эти полихеты не всасывают воду вместе с частицами пищи, а ловят их у себя над головой, словно сачком. Судя по размерам трубки, червь, за которым я наблюдал, был отличным ловцом и не сидел на диете.

Мы двигались в сторону края шельфа. Глубина увеличивалась очень медленно, по метру за десять минут хода. Живности становилось все больше. Среди полихет, преобладающих на дне, стали появляться нежно-розовые, похожие на папоротник, организмы. На кончиках ветвей у них были светящиеся точки. В определении их трудно было ошибиться, и я продиктовал в свой микрофон: «Морское перо пеннатула фосфореа». Чем дальше мы шли, тем больше становилось морских перьев. На самом грунте тоже появилось нечто новое – правильная песчаная рябь, как на дне реки. Значит, усилилось придонное течение. Все морские перья были наклонены в одну сторону – туда, куда стремилось течение.

Стали попадаться морские ерши – скорпены. Небольшие шипастые крупноголовые рыбы неподвижно сидели на песке, растопырив грудные плавники. Когда мы подплыли к одной из них слишком близко – на метр, рыба вдруг сорвалась с места и юркнула под «Тинро-2». И вторая, и третья скорпена проделали то же самое.

Я вспомнил, что говорил Борис Выскребенцев: «Подводный аппарат может служить моделью трала. Для рыбы вряд ли существует большая разница в том, что на нее движется: подводный аппарат или огромная сеть с железными побрякушками – бобинцами. Реакция на то и другое должна быть сходной». Если скорпены подныривали под «Тинро-2», значит, они могли поднырнуть и под нижнюю подбору трала.

Я стал считать скорпен, встречавшихся в полосе обзора шириной два метра. Рыб оказалось гораздо больше, чем ловил наш трал. Вот и разгадка: рыбы просто уходили от него, но не в сторону, а под нижнюю подбору трала, которая шла на высоте 15 сантиметров от дна. В эту щель, видимо, проскакивало много скорпен, камбал, морских языков. Конечно, наши ихтиологи, разбирая траловый улов на палубе, получали совершенно неверную картину количественных соотношений между видами рыб. В траловых уловах морские языки были редкостью, а в действительности они встречались мне, образно говоря, на каждом шагу. Как же ихтиологи раньше, до появления подводных аппаратов, изучали рыбное население океана? Как оценивали численность разных видов рыб по траловым уловам, не зная даже, сколько рыб из всей популяции попадает в трал? Сколько убегает? Иначе говоря, не зная коэффициент уловистости трала? Это все равно, что собирать в лесу грибы с завязанными глазами, а потом, не найдя их, заявлять: «В этом лесу грибов нет».

Однако вскоре я понял, что подводный аппарат не является панацеей от всех трудностей, возникающих при изучении океана. В наших тралах всегда было довольно много ставриды, скумбрии, морских карасей, но из подводного аппарата я этих рыб не видел. «Не может быть, чтобы их не было вовсе, – думал я. – Неужели их отпугивает свет прожектора?» И я решил провести эксперимент: выключил все светильники и продолжил вести подводный аппарат в полной темноте. За стеклом иллюминатора была густо-синяя ночь. Ни в воде, ни на дне ничего не было видно. Взяв фотоаппарат, я поставил на шкале дистанций объектива глубину резкости от 3 до 10 метров, подключил синхроконтакт лампы-вспышки и нажал спуск. За иллюминатором полыхнул голубой огонь, и все пространство перед подводным аппаратом на мгновенье ярко осветилось. Стая серебристо-белых рыб, выхваченная из мрака вспышкой, в мгновенье ока промчалась передо мной. Это были морские караси. Я повторил свой опыт, и опять в иллюминаторе мелькнули серебристые бока карасей. Действительно, они боялись мощного света наших постоянных прожекторов и, вероятно, издалека обходили подводный аппарат, но, как только я выключал свет, рыбы переставали его пугаться. Значит, и подводные наблюдения небезгрешны. Наверное, я не учел во время своего погружения многих стайных пелагических рыб, которые обитают в месте нашего погружения, но разбегаются от аппарата раньше, чем их удавалось заметить.

В этом погружении я понял, что проблема соответствия (адекватности) результатов визуальных наблюдений природной действительности – одна из важнейших в подводных исследованиях. Понял также опасность экстраполяции наблюдений, сделанных в одном месте, на соседние места. Без осторожности в выводах подводные наблюдения немногого стоят, а то и прямо дискредитируют себя. Наглядным уроком мне послужил случай с мерлузой.

… Мы дошли до глубины 150 м. Течение прекратилось. На дне лежал зеленовато-серый ил, исчерченный следами офиур и голотурий. И сами они, оранжевые тонколучевые звездочки-змеехвостки и плоские голотурии, похожие на хрустящий язычок из кондитерской, безмятежно ползали по дну, собирая органические частицы с поверхности ила. Спокойно сидели скорпены, суетились маленькие камбалы. От всего ландшафта веяло покоем.

Идиллия нарушилась внезапно. На глубине 180 метров вдруг возникло такое сильное течение, что аппарат поволокло вдоль дна, как лист бумаги ветром. Течение било нам в левый борт, снося «Тинро-2» на север. Я увеличил обороты двигателя, пытаясь справиться с течением. Безрезультатно. Аппарат неудержимо несло вправо. Тогда я решил не бороться с течением, а использовать его, для чего пошел под острым углом к течению, чтобы оно подгоняло аппарат. Получилось!

Я посмотрел на дно. Оно было словно выметено веником: чистый песочек, без ила. Над самым дном плавали маленькие головастые рыбки – макрурусы. Они изо всех сил работали длинными хвостами, стараясь удержаться головой против течения. Некоторым макрурусам не удавалось противостоять течению, и их уносило потоком.

Внезапно луч прожектора выхватил из темноты серебристо-серую рыбу с тройным спинным плавником. Мерлуза! За ней еще одну, потом еще и еще. Мы вышли на целую стаю мерлуз. Рыбы держались метрах в двух одна от другой в шахматном порядке. Когда ближайшая рыба оказалась в центре светового пятна, она мощно рванулась вперед против течения. За ней, как по команде, стартовали другие. На границе света замелькали серебристые тени – стая уходила от нас.

По звукоподводной связи я сообщил о мерлузе и о плотности рыб в скоплении. Затем мы прошли еще минут тридцать под уклон дна и с глубины 205 метров стали всплывать. Энергия аккумуляторных батарей иссякла.

Как только я выбрался из подводного аппарата, Марлен Павлович, следуя своему правилу, позвал меня в свою каюту. Я рассказал об увиденном. Главное его внимание привлекла мерлуза. Недалеко от «Ихтиандра» работали наши промысловые суда, которых очень интересовали результаты подводных исследований.

– Давай прикинем, какой улов может иметь промысловое судно на скоплении мерлузы, – предложил Аронов.