Простить нельзя помиловать (сборник) - Юлия Лавряшина

– Рубашку!

Аркадий метнулся в спальню, на ходу стягивая домашнюю майку, о которую минуты три назад, забывшись, вытер замасленную руку, и темные, глубокие на вид пятна отчетливо проступали на синем трикотаже. Выдернув из шкафа совсем новую рубашку с короткими рукавами («Она должна увидеть, что я – другой… Что жизнь продолжается и без нее…»), Аркадий, продолжая суетиться, застегнул пуговицы и уже на последней от облегчения обмяк – успел.

Но еще нужно было вонзить расческу в седеющие волосы, уже не такие густые, как раньше, но сегодня особенно спутавшиеся. И перед зеркалом натянуть маску безразличия к происходящему. И, конечно, не сразу отозваться на звонок в дверь.

– Ого! Какими судьбами?

Это прозвучало достаточно равнодушно. По крайней мере, ничуть не взволнованно. Машино же лицо в волнении заметно подергивалось…

– Я… Можно мне войти?

– Отчего же нет? – Аркадий еще раз похвалил себя за выдержку и тут же устало подумал: «Какое ребячество… Неужели нелюбовью можно гордиться? Глупая, глупейшая игра…»

Не предложив Маше раздеться, он долго рассматривал ее испуганное, с умоляющими глазами лицо, потом спохватился:

– Снимай шубу. Это и есть норка?

– Это и есть… А почему ты спрашиваешь? У тебя же была норковая шапка.

– Здесь ее много, – он усмехнулся. – Смотрится иначе.

– Детей нет? – боязливо спросила Маша, назвав их так, как только она себе позволяла, и они нисколько не обижались. Когда-то не обижались…

Аркадий подхватил невесомую шубку: «Хорошая выделка». Мех воротника ласково прильнул к его ладоням, и ему захотелось швырнуть норку на пол, усеянный мокрыми пятнами от растаявшего снега, чтобы не поддаться этому обману.

– У них елка в школе, – сдержанно пояснил он. – Так теперь, правда, не называют. Новогодний вечер. С двенадцати часов дня! – усмешки выскакивали одна за другой, Аркадию уже казалось, что они выдают его истинные чувства. – По-моему, это чистое безумие – устраивать школьный праздник именно тридцать первого…

Маша прижалась спиной к своей шубе, обвисшей на крючке:

– Наверное, мне лучше повидаться с ними в школе? Ждать, наверное, долго… У тебя, наверное, дела.

– Наверное, – повторил он слово, которое выскакивало из Маши, как из него самого эти глупые смешки.

– Я… Да. Как ты?

В ее голосе прозвучала неподдельная боль, и Аркадия передернуло, будто иглой ткнули в нерв.

– Вполне, – он снова взял шубу и подал ей. – У меня новый контракт. Со дня на день стану миллионером.

Маша нервно улыбнулась, и он подумал, что иначе как шутку она и не могла воспринять его слова. Отодвинув засов на двери, он лениво бросил:

– Ну, пока. Да! С наступающим тебя…

«Наверняка она даже не заметила мою рубашку… Ребячество. Сплошное ребячество». Аркадий проводил взглядом джип, спрашивая себя, что же осталось в этой роскошной женщине от той чуткой и бескорыстной умницы, с которой он жил? Знакомые шептались о том, что Маше несказанно повезло с этим Матвеем. В ее-то возрасте да с таким приданым… Даже если он не женится на ней и спустя год бросит, через суд запросто можно будет оттяпать столько, что хватит на безбедную старость. Совместное проживание.

«Она получила то, что внезапно стало и русской мечтой тоже… Как это случилось с нами? Слезинка ребенка больше не имеет значения?» Аркадий попытался закурить, но в руках еще сохранялась та сила напряжения, от которой трясло.

Швырнув пачку на пол, он раздавил ее ногой. Представилось бурое сыпучее месиво, образовавшееся внутри ее. Сейчас он и сам был похож на эту растерзанную пачку: тряхни посильнее, и все из него высыпется, осквернит дом…

Аркадий засмеялся: идиотское сравнение! И тут же еще раз посмотрел в окно – двор как двор. Здесь уместно смотрятся «Жигули» и «Москвичи». Она не должна была приезжать сюда. Не должна была приезжать вообще.

У него протяжно заныло сердце. Сейчас она уже в школе, с его сыновьями. Ее право называть их своими – формально она отказалась от него. Конечно, никто не может запретить ей этого, но… Аркадий бросился в свою комнату, рывком вытащил свитер и натянул поверх рубашки. Сменил джинсы, хотя очень торопился. Но появляться в школе в таком виде… Перед ней… Перед ним…

Не дожидаясь лифта, Аркадий сбежал по лестнице, и давно забытые прыжки через ступеньки всколыхнули в нем энергию его юности. Вот что притянуло ее в этом Матвее – кипучая радость от того, что просто живешь и впереди еще так много прекрасного. Когда же он сам перестал верить, будто впереди еще что-то есть? Наверное, в тот момент Маша и поняла: у них нет будущего.

Будущее и будни – созвучны лишь на словах, на деле же значение совершенно разное. Аркадий мог предложить ей только будни. Ему они нравились. Он считал себя счастливым человеком и был уверен, что Маша живет с тем же ощущением…

«Все опять уперлось в мешок с деньгами, – Аркадий быстро шагал к школе, перепрыгивая через невысокие гряды счищенного с дороги снега. – Он может подарить ей мир и целый ворох впечатлений, ведь у него есть для этого все средства. Откуда у него деньги? Еще молоко на губах не обсохло… Папаша хапнул где-то и поделился с малышом. Так это происходит? Я не знаю. Никогда не был на короткой ноге с богатыми людьми. И думал, что не буду. А теперь мы почти родня!»

Ему нужно было взбодриться, а для этого следовало разозлить себя. Но школа была слишком близко, Аркадий боялся, что ему не хватит времени. Ведь за последние три месяца он разучился жить в ненависти, которая и захватила-то его ненадолго. А в груди уже болело так нестерпимо, что становилось боязно: не дойти…

Он спрашивал себя, зачем вообще идет туда, если сам сказал Маше, где мальчики, тем самым устроив их свидание. Но что-то вело его, какой-то безумный страх, как будто Маша была способна выкрасть его детей, заманить их в свою безразмерную машину и увезти на край света, где Матвей уже приготовил тайное убежище. Впрочем, теперь он не мог сказать наверняка, на что она способна.

Аркадий на ходу взглянул на часы. Эти двое уже четверть часа как в школе. Если у них и впрямь был какой-то гнусный замысел, все уже случилось.

«Что ж я копался? – он побежал, неловко поскальзываясь на укрытых снегом пятнах льда. – Надо было бросить все… штаны эти… и мчаться за ней следом. Зачем я вообще сказал ей, где они?!»

Красная стена школы уже вспыхнула впереди тревожным сигналом. Аркадий видел ее сотни раз, но сейчас сердце его словно провалилось. Ему вспомнилось, разглядеть он еще не мог, что на торце школы кто-то, пребывающий в мрачном расположении духа, написал по-английски: «Добро пожаловать в ад!»

Остановившись, потому что по ногам предательски растеклась слабость, он глотнул жгучего воздуха и сжал кулаки. Нужно было хотя бы дойти…

Стас услышал, как кто-то из одноклассников восхищенно протянул: