Стреляешь в брата — убиваешь себя - Максим Михайлов

— Горе сербскому народу, горе… — будто не слыша слов профессора, бормотал старик, раскачиваясь из стороны в сторону, будто впав в подобие молитвенного транса.

Спустя четверть часа, кое-как приведя себя в порядок, отчистив одежду и отмывшись от крови, профессор и аспирант вышли из кафаны и двинулись вдоль по узкой улочке, ведущей в глубь старого города застроенного прекрасно сохранившимися двухэтажными домами начала века. Профессор возбужденно подпрыгивал на ходу, нервно подхихикивая и то и дело, дергая Андрея за одежду, требовал, чтобы тот разделил его впечатления от происшедшей схватки. Андрей у которого все сильнее и сильнее, по мере того как нервный стресс проходил, ныли многочисленные синяки и ссадины, его энтузиазма не разделял. Напротив где-то глубоко в груди у него смутно зарождалось неясное тревожное чувство неправильности всего происходящего. Что-то было не так, и лишь безудержная трескотня профессора мешала осознать в полной мере, что именно. Наконец он сообразил. Город будто вымер, узкая мощеная булыжником улочка была безлюдна, не работали многочисленные мелкие магазинчики и лавочки, слепо пялясь на мир укрытыми тяжелыми металлическими ставнями окнами. Закрытыми оказались газетный и табачный киоски, не видно было и привычно жмущихся у перекрестков продавщиц цветов. Над городом стояла недобрая зловещая тишина. Андрей, невольно поддаваясь давящей на психику атмосфере всеобщего оцепенения, все глубже втягивал голову в плечи и ускорял шаг. Профессор, до которого тоже дошло, что с улицы в одночасье пропали невесть куда все обычно заполнявшие ее в этот час жители города, удивленно оглядывался по сторонам, подслеповато щурил глаза и озадаченно качал головой. Оба историка молчали. Ни один, ни второй не решались первыми высказать чудовищное подозрение, хотя у обоих оно переросло уже практически в уверенность. Было совершенно ясно, что неожиданное и наглое явление усташей средь бела дня в кафану и странное безлюдье всегда оживленной в это время суток, связаны между собой самым тесным образом. Вот только связь это предполагала настолько страшную подоплеку, что даже говорить об этом не хотелось. Вдруг все на самом деле имеет другое простое и будничное объяснение. Господи, пусть так и будет, ну что тебе стоит… Господи…

Гулкий стук кованых ботинок по брусчатке они услышали издалека и почему-то не сговариваясь, нырнули с улицы в ближайшую подворотню. Еще сегодня утром, до захода в злополучную кафану, им и в голову бы не пришло прятаться от кого бы то ни было в этом по-европейски чистеньком, цивилизованном и показательно благополучном городке. Но за последние несколько часов все вокруг неожиданно изменилось и теперь казалось вполне естественным укрыться в подворотне, чтобы не встречаться с теми, кто в этом новом мире чувствует себя, как рыба в воде и, не прячась, ходит по улицам. Размеренный металлический стук приближался, уже можно было различить, что идут трое или четверо человек. Андрей затаил дыхание, в треть лица выглядывая из подворотни, прижавшись всем телом к шершавой кирпичной стене. Вот сейчас он увидит их, вот сейчас они должны показаться. Все громче цокают о булыжник подковы. Вот они! Профессор тихонько вздохнул где-то за его плечом и тут же стремительно зажал себе рот рукой, боясь, что эти ненароком услышат. Не услышали, слишком поглощены были сами собой, шествовали посередине улицы, величаво, по-хозяйски. Трое молодых парней в пестром камуфляже и десантных ботинках, вооруженные короткими винтовками, на рукавах у всех троих такие же повязки с буквой «U», как у давешних налетчиков, а между ними седой как лунь, но еще крепкий старик в черной фашистской форме с самым настоящим «шмайссером» на плече. Андрея пронзило совершенно дикое впечатление, будто сместились слои времени и ожившие призраки Второй Мировой вышли на улицы города, пылая жаждой мести, по отношению к тем, кто победил их в прошлой жизни навсегда, как тогда казалось, загнав в небытие. Он даже несколько раз моргнул и мелко неумело перекрестился, прогоняя наваждение. Не помогло, старый усташ не растаял в воздухе, а все так же лязгая подкованными сапогами, топал по брусчатке.

— Где же он столько лет форму прятал? — удивленным шепотом протянул профессор. — Выходит до последнего надеялся, что старые порядки вернуться. Не зря, кстати, не зря…

— Тихо, профессор, умоляю, молчите! — почти беззвучно крикнул Андрей.

Профессор, однако, похоже его понял и больше происходящее не комментировал. Раздувшиеся от важности и осознания собственного величия усташи прошли по улице, даже не глянув в сторону подворотни, из глубины которой их провожали две пары глаз. Вскоре гулкое цоканье металлических подков затихло вдали, и город вновь погрузился в напряженную выжидательную тишину.

— Вот до чего, значит, уже докатилось, — укоризненно качнул головой профессор, привычным жестом потирая переносицу в том месте, где должна была находиться средняя дужка беспощадно раздавленных в драке хорватскими националистами очков. — А каков этот старый пердун?! Ты видел?! Все эти годы хранил где-то оружие и мундир! Надеялся, что еще возьмет свое. Похоже не зря…

— Но ведь так не может быть, профессор! — горячился Андрей, к которому с исчезновением усташеского патруля постепенно начали возвращаться присущие ему скептицизм и здравый смысл. — Ведь еще утром все было нормально! Откуда повылазила вся эта мразь! Что такого могло произойти, что они вдруг осмелились выползти на свет в фашистской форме?! Куда делась милиция, городская администрация, армия, наконец? Куда они все смотрят?

— Куда смотрят? Хороший вопрос! Я давно уже себе его задаю. Еще с тех пор, как в город начала возвращаться местная хорватская молодежь добровольцами уезжавшая на войну за отделение Хорватии, дравшаяся с югославской армией в Вуковаре. Ты разве не обратил внимания на это?

Андрею враз припомнились хмурые кучки молодых людей, характерного спортивного телосложения, одетые в полувоенную форму тут и там встречавшиеся в городе. Вели они себя тихо, вовсе не агрессивно, но появлялись на улицах все чаще. Все больше возникало на заборах, стенах домов, автобусных остановках угрожающих надписей, суливших всевозможные беды проживающим в городе сербам. Еще он вспомнил, как нервно реагировали на молодых хорватов без дела подпирающих стены домов и двери подъездов, проходившие мимо сербы, старавшиеся обойти молодчиков десятой дорогой, хотя те никогда не говорили в их адрес ни слова. Просто смотрели тяжело и выжидательно, с вожделением, тем взглядом, каким голодный волк смотрит из темноты зимнего леса на жирное овечье стадо. Он просто не придавал этому значения, теша себя иллюзией показного внешнего благополучия уютного европейского городка. Видимо такие же розовые очки вполне сознательно напяливали на себя и городские власти, и милиция, и представители югославского Департамента Безопасности, словом все те, кто должен был первым заметить неладное и бить тревогу, пресекая готовую затопить город беду на ранних стадиях. И вот сегодня, нарыв, похоже, созрел и готов был прорваться.

— Ладно, пойдем, посмотрим, что делается возле здания городской милиции.

— Разумно ли это, профессор? — удивленно пролепетал Андрей. — Может быть, правильнее было бы вернуться в гостиницу?

Владимир Михайлович глянул на младшего коллегу с неприкрытым изумлением.