Мать и мама - Сергей Набоков

– Все мои мысли были заняты двумя вопросами – мои родные и мой не родившийся ребёнок. Моя кровать так и осталась нетронутой, мама ждала, что я вернусь. Лишь изредка на ней спали мои племянники, когда ночевали у бабушки. Мама ждала, что я вернусь, если не получится поступить, потом ждала, что я вернусь, когда окончила институт. Потом уже ждала по привычке. А я всё не возвращалась, – с горечью в глазах, улыбнулась Элеонора Арсентьевна. – Больнее всего было понимать, что мама стареет. Разница на лице слишком очевидна, когда приезжаешь реже, чем раз в десять лет. Когда я уезжала, меня провожала женщина, полная сил, а когда я приехала, меня встретила мама, накинувшая возраст, словно пуховый платок. Её руки, шея, лицо становились старше, не хочу говорить старее, – Элеонора Арсентьевна снова посмотрела на свои старые руки. – Всю ночь я думала, что мне делать! Главное я поняла одно, аборта не будет! Решение поехать домой, к родным, было самым правильным! Только среди родных я поняла, что такое семья по-настоящему.

Долго оставаться мне было нельзя. О своей беременности я так и не сказала, ни маме, ни брату. Сказала, что приехала в отпуск, а через месяц я вернулась в Москву, но Лёве я не позвонила. Я решила родить и сдать ребёнка в дом малютки. Не могла я подвести Лёву, и без него я тоже не могла. Нужно было родить и остаться при мамке! Глупая безмозглая старуха! Не жизнь, а одна ошибка! Но я больше никогда не пропадала. Почти каждый год к ним ездила, пока мама была жива. Толькиных ребятишек выучила. Наташеньку и Мишутку, в Свердловске выучила. Наташенька педагогический окончила, как тётя, но вернулась домой, к матери, к Нине. Сейчас так и учит сельских ребят, молодец, мою мечту осуществила. Мишутка Горный окончил, и тоже вернулся домой. Сейчас директором работает, рудник там у них рядом, все при месте. А младший, Олежка, учился в Целинограде, так там и остался. В органах работает, молодец. Но ему Лёвушка помог, трудно было туда попасть.

Лёва думал, что я сделала аборт в Целинограде и поехала домой. Отдохнуть от этого всего. Он согласился. Иногда я ему звонила, он думал, что я по межгороду, а я из Москвы. Так я и доносила малыша, в Москве. Родила Москвича. Месяц он у меня был, а потом сдала. Чтобы маленько окреп, молоко матери ничем не заменить. Плакала. Несла и плакала.

С заведующим договорилась, чтобы никому не отдавал. Решила, что выдержу паузу, пройдет время, как Лёва и обещал, пару лет, а я ему ребёночка, вот, мол, готовенький, наш то ребёночек. Ездила к нему, каждый месяц. На руках подержу и так хорошо на душе, как будто и не отдала. Заведующий сказал, что нельзя часто ездить, а я не могу реже – тянет. Тогда он запретил подолгу находиться, говорит, десять минут и достаточно. Сложнее стало после двух годиков, уже начал понимать – узнавать. Мамой не звал, но радовался, чувствовал меня. Говорят, дети всё понимают!

– Это правда, Элеонора Арсентьевна, – вдруг высказалась Марина Ивановна, – дети всё понимают, по Васильку своему могу сказать.

– Ну, вот! Наконец-то! Уже неделю как вместе живём, хоть что-то из вас выудила!

– Так я ничего не скрываю, – улыбнулась застенчиво Марина Ивановна, – вас внимательно слушаю, о себе успею рассказать, моя история скромная.

– Вот и радуйтесь ей. А то чем слаще жизнь в молодости, тем горше в старости. Лёва был прав. Через пару лет он окреп и встал на ноги, наконец-то. Уже не оглядывался на тень Горонкова, а стал сам, настоящим львом – Львом Аркадьевичем. Сослуживцы Горонкова были таким же стариками. Кто-то умер, кто на пенсию ушел, одним словом, дорогу дали молодым, и Лёва этот шанс не упустил. Так получилось, что в этот водоворот событий, и меня утянул.

Лидия Андреевна, стала понимать, что у Лёвы кто-то есть. Пыталась устроить ему скандал, но быстро поняла, что время её семьи ушло, не осталось заступников, и ей ничего не оставалось, как смериться с этим, чтобы не остаться одной под старости лет. Мы всё чаще стали появляться с Лёвой вместе. Потом она догадалась – какая я родня, но ничего не поделать, промолчала; начала выпивать.

Лёва брал меня во все командировки с собой. Я объездила весь Союз. В загранпоездки тоже брал. Устроил к себе работать, вот так я стала министершей, теневой, – выделила Элеонора Арсентьевна. – Но меня это нисколько не смущало.

Год пролетел незаметно. Однажды, меня словно током шибануло. Гляжу на календарь и не могу вспомнить, когда последний раз была в детском доме, а мы как раз в поездке с Лёвой в Будапеште. Что делать? Мама дорогая! Я еле дождалась завершения поездки. Какие только мысли меня не посещали. Боялась, что ребёнка уже отдали. Что мог заведующий, Евгений Иванович, уйти на пенсию или ещё что. Лёва видит, что со мной что-то не так, а что не понимает. Спрашивает, а я сказать не могу! Признаться? А вдруг ребёнка уже забрали?! Ой, что со мной творилось, даже вспоминать не хочется. С самолёта сразу туда. На месте ребёнок. Я так и рухнула там. Евгений Иванович не хотел меня пускать к ребёнку. Но я его упросила. Пообещала, что в течение месяца поговорю с отцом. Он разрешил нам встретиться. Представляете, Марина Ивановна, он меня узнал, лопотать уже начал, – Элеонора Арсентьевна заплакала.

Глава восьмая

– Тётя, вы за мной приехали? – малыш спросил детским голосочком, только переступив порог кабинета заведующего.

Взгляд Евгения Ивановича был сродни удара молнии, такой же яркий и безжалостный. Но даже он, человек, привыкший жить среди детской горечи, не смог побороть своих чувств. Даже он, чужой человек, содрогнулся перед детской любовью и ожидания ребёнка матери.

– Элеонора Арсентьевна, я вас оставлю, – сухим, даже немного жестким тоном сказал Евгений Иванович, – сегодня в вашем распоряжении столько времени, сколько вам потребуется. Только вы должны понимать, что дальше так продолжаться не может. Это живой человек, а не игрушка с механизмом вместо сердца!

– Месяц!

Евгений Иванович отпустил руку малыша и закрыл за собой двери.

До мамы было всего пару шагов, но малыш бросился к ней так, как бросаются на встречу самому сокровенному, самому заветному. Он знал – это мама! Ведь только мама может быть такой красивой!

Элеонора Арсентьевна обняв малыша, посадила его к себе на коленки, прижавшись щекой, к шёлковым волосам малыша. Она почувствовала, как бьется это крохотное