Галактический Консул - Евгений Филенко

— А что страшного-то?

— Вот прекрасно! — туча рыжего огня всколыхнулась вокруг головы девушки. — И что я должна буду делать одна все это время?

— Уж ты останешься одна, ждите, — хмыкнул Костя. — А профессор Дубонос?.. Учиться ты будешь! Хорошеть. И отдыхать от меня.

— Странные у вас турпоходы, — Юлия спихнула видеал с колен и придвинулась к порозовевшему от удовольствия Косте поближе. — Наверное, ты что-то скрываешь от меня. А тебе не стыдно обманывать?

— Да никого я не обманываю! — Костя отвел взгляд на мельтешившие топограммы. — Ну разве что чуть-чуть.

— А стыдно тебе тоже чуть-чуть?

— Нет, стыдно-то мне как раз на всю катушку…

— И часто у тебя предвидятся такие турпоходы?

— Подозреваю, что всю жизнь.

— Мне это не нравится, — сказала девушка решительно. — Ты хотя бы соображаешь, что за три месяца я могу не только отдохнуть от тебя, но и вовсе отвыкнуть? Примириться с тем, что тебя нет?!

— Не надо! — Костя замахал руками. — Отвыкать не надо. Я не хочу, чтобы ты от меня отвыкала!

Юлия резко отстранилась и одним движением оказалась на ногах, торопливо одергивая свой ярко-синий сарафан. Костя, ничего не понимая, тоже на всякий случай встал.

Мимо них неторопливо шествовал могучего вида черноволосый мужчина в просторном светлом костюме, больше напоминавшем пижаму. Замечательным в его облике было то, что борода, скрывавшая половину лица, отчего-то имела чисто-серебристый цвет. Создавалось впечатление, что странный этот человек ничего не видел вокруг себя, да и шел в общем-то не разбирая дороги.

Когда он поравнялся с молодыми людьми, Костя с удивлением отметил, что Юлия побледнела и едва ли не перестала дышать.

— Ты что? — спросил он шепотом.

— Это он, — одними губами, контрастно алыми на беломраморном лице, сказала Юлия. — Шилохвост. Он сейчас не здесь.

— А где же? — с неуклюжей иронией полюбопытствовал Костя.

— В своем мире. Он сконструировал собственный мир, наполнил его иными, чуждыми для нас топограммами. И путешествует по нему. Такой мир важно создать, а дальше он начинает жить самостоятельной жизнью и диктовать творцу собственные законы. Когда-нибудь Шилохвост погрузится в него настолько глубоко, что не сможет вернуться. Я тоже хочу туда, только заглянуть… одним глазком…

— Я не пущу тебя, — озадаченно сказал Костя.

— А мне и не дано, — с тоской произнесла девушка. — Ну, я пойду.

— Юлька! Подожди! Где мне тебя ждать?

— Ждать? — переспросила она рассеянно. — Ах да, день, вечер и ночь… Здесь. Часа через четыре. Или пять. В общем, жди…

— Ну вот, — Костя горестно вздохнул. — Встретились, называется.

Значит это — умри?

Только пришел я,

И уже прогоняешь.

Ах, уж не по силам мне жить,

Чувствую я…[1]

Юлия не слушала его. Она уходила, неотрывно глядя в широкую спину блуждавшего среди своих топограмм профессора Шилохвоста. Не отставая от него ни на шаг и в то же время ни на шаг не сокращая разделявшего их расстояния. Казалось, и она тоже внезапно углубилась в какой-то свой мир. Быть может — не такой изощренно причудливый, но наверняка отличный от всего, что можно представить постороннему воображению. Возможно даже, обволакивающий это таинственное инобытие Шилохвоста, подобно тому, как тонкая кожура атмосферы укрывает собой прекрасный плод — живую твердь планеты…

Костя унес забытый девушкой видеал в тень своего гравитра. Некоторое время он следил за игрой топограмм на плоском экранчике. Потом, отчаявшись что-либо понять, переключился на мультяшки.

Ночью пошел дождь и похолодало. Прыглец перебрался поближе к основанию ветки и натянул на плечи сырую шкуру мохнача, которую повсюду таскал за собой. Теперь шкура особенно пригодилась, хотя ногам по-прежнему было зябко. Жирные ледяные капли насквозь пронизывали густую крону дерева, соскальзывали с листка на листок, не задерживаясь на шероховатостях ствола, падали Прыглецу на макушку и уже оттуда норовили просочиться под шкуру. Это был Плохой Дождь, хотя деревья любили его, и трава любила его и росла после него как очумелая.

Храпуница, которая стерегла Прыглеца внизу, кружила возле ствола. Петляла в резун-траве, но иззубренные листья не брали ее, ломались о свалявшуюся шерсть, до мяса не доставали. Изредка храпуница припадала на переднюю пару лап, уткнув многозубую пасть в землю, и принималась громко икать и храпеть от нетерпения и досады. Очень уж ей хотелось пожрать Прыглеца.

Здесь их желания совпадали: Прыглецу тоже хотелось пожрать храпуницу. Но для этого ему надо было дождаться восхода луны, потому что храпуница, завидя луну, совсем дурела, делалась неловкой и нечуткой. Становилась на задние лапы, сучила остальными в воздухе и храпела на мутный ущербный диск в просвете между ночными облаками, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Тогда Прыглец мог бы слезть с дерева, подойти к храпунице и убить ее ударом в нежное место между пластинами панциря, утыканного длинной жесткой шерстью. А затем пожрать.

Но облака не расступались, и луна не светила храпунице. Тучи Плохого Дождя заволокли все небо. Где там пробиться луне?..

Медленные и злые мысли шевелились в голове Прыглеца: «Надо луну… пожрать храпуницу… плохой Плохой Дождь…» И это шевеление не давало ему уснуть. Во сне Прыглец мог отпуститься от ветки и упасть вниз — туда, где сердилась храпуница. А ей только того и надо. Она-то никогда не спит. И никто в этих местах никогда не спит. Ни один зверь, ни одна птица. Кроме Прыглеца, Ходуна и тех, кто в сухую погоду приходит к Реке с другого ее берега.

Прыглец не любил спать. Не потому что боялся: когда ему удавалось соорудить в кроне дерева прочное гнездо, можно было не опасаться упасть. Разве что приползет змея и, сослепу не разобрав, начнет душить… Во сне Прыглецу иногда виделись очень странные вещи, чужие и непонятные. А он не терпел того, что не понимал. Прошлой ночью ему снились огромные утесы, сплошь изрытые норами и гнездами. И что-де Прыглец живет в одной такой норе. И что подползает он к лазу, а перед ним — бездонная пропасть. И где-то внизу кружат невиданные птицы, перекликаясь незнакомыми голосами…

Плохой Дождь разом, как это с ним и бывает, угомонился, его жирные капли больше не досаждали Прыглецу. Зато пошел Хороший Дождь, мелкий и теплый. Но листья задерживали его, всасывали и впитывали, не допуская до затаившегося между ветвей Прыглеца, который угрелся в своей шкуре и придремал.

Наконец расступились тучи, проглянула луна, и храпуница совсем одурела, глядя на нее несмысленными глазищами.

Прыглец встрепенулся. Начиналась пора охоты. Припадая к стволу, он заскользил книзу. Он очень старался не шуметь листвой, не хрустеть мертвыми сучьями, чтобы ненароком не пробудить в храпунице уснувшую злость. И листья раздвигались без единого шороха, сучья гнулись без малейшего звука, словно Прыглец не чужой был дереву, словно родился и рос вместе с ним, как одна из его ветвей. А он и не был чужим этому дереву. И всем прочим деревьям.