Дядьки - Валерий Айрапетян

Налик рванул вперед и плашмя бросился на запертые ворота. Родители Маши были в морге. Отскакивая от ворот, он набрасывался на них с новой силой. По его лицу алыми ручейками текла кровь.

— Нет! Нет, Маша, нет!!! Обман! Все обманщики!!! Нет!!! Маша, девочка моя, ну, ну, выходи скорее, я ведь сдохну без тебя, ну где же ты-ы-ы-ы??!!! — страшно завопил Наиль и рухнул камнем перед запертыми воротами.

Бабушка Люся и дядя Лева подбежали к нему и повернули навзничь. Налик лежал без сознания. Лицо сильно кровило, но глубоких ран не было. Обширный отек лица скрывал суровые черты в бурой и пастозной мякоти.

— Домой! — коротко скомандовал дядя Лева. — Вызывай скорую. Пусть остановят кровь и сделают сильный успокоительный укол. Первое время я буду с ним…

Похороны прошли без участия Налика. В первый день, проспавшись от укола и очнувшись с перебинтованной и очень больной головой, он просил и умолял, чтобы ему сделали смертельную дозу снотворного, потому что жить ему незачем и не для кого. Потом Налик затих. Он не рыдал, не бился в истерике, не ел и почти не говорил. Купив у завокзального барыги три стакана травы, Наиль впал в канабиноловый сон, выходить из которого у него не было ни сил, ни желания.

— Налик, сынок, съешь чего-нибудь, родимый… — молила его бабушка Люся.

Налик не отвечал и только глядел в пустоту сквозь помятый мякиш ее скорбного лица.

— Налик, сынок, — нежно теребил его за плечо дядя Лева. — Пора на похороны идти. Вставай, дорогой мой, будешь идти рядом со мной…

Но Налик не реагировал. Лишь когда дядя Лева повернулся к нему спиной и собрался подниматься по лестнице, Наиль окликнул его.

— Поцелуй ее за меня и скажи, что она моя на всю жизнь.

— Налик, сынок… — начал было дядя Лева, но, взглянув в его глаза, осекся.

Машу хоронили в свадебном платье. Нездешняя просветленность и покой царили на ее лице. Казалось, она спит. Жары не было, и обильные облака то скрадывали солнечный диск, то возвращали его на место. Из родственников невесты присутствовали только родители. Всю остальную процессию, похожую на ползущее гигантское пресмыкающееся, составляли родственники, их друзья, соседи и друзья друзей жениха. В общей сложности колонна насчитывала свыше пятисот человек. Ужасную скорбь шествующих венчали бронзовые всплески литавр.

Весь Арменикенд был потрясен такой развязкой. Люди, не знавшие лично ни Налика, ни Машу, выходили из домов с гвоздиками в руках и молча присоединялись к процессии.

Перед тем как закрыли гроб, дядя Лева исполнил просьбу жениха, а женщины разом заголосили. Мужчинам было грустно и горько: вместе с Машенькой в свадебном платье зарывали их надежды, их молодость, их мечты о прекрасном и чистом.

Все понимали, что Налик остался дома не из малодушия, а от невозможности видеть свою любовь погибшей, которой предстоит навсегда остаться в равнодушной земле. Он остался, потому что не хотел, чтобы к образу живой и смеющейся Маши примешался мертвый и торжественный образ. К тому же он не ручался за себя у ее гроба и остался, меньше всего желая испортить нечаянным припадком ее дорогу в вечность.

После Машиной смерти Налик впал в состояние ступора. Часами сидя под тутовником, он пытался восстановить мельчайшие детали ее лица, пластику ее движений, контур ниспадающего на плечико локона, шелест голоса, тепло рук, потерянных в его кудрях, запах девичьих коленей, на которые он опускал свою тяжелую, дурную голову, после чего все остальное казалось несуществующим и лишенным смысла. Так он просидел до самого сентября.

Через месяц после Машиной смерти Налик загорелся посетить ее могилу. Он попросил свою сестру (мою мать) сопроводить его. Когда они подходили к кладбищу, Наиль попросил сестру остановиться. Он стоял, недвижно вглядываясь в противоположную кладбищу сторону. Спустя несколько минут, собравшись с духом, Налик утвердительно кивнул, и они вошли.

Налик постоял с минуту у могилы, дважды обошел ее, присел на корточки, погладил свежий земляной холм, с уже взошедшей на нем нежной травкой, потом встал, взглянул на небо, затем на сестру и спокойно сказал:

— Пойдем отсюда, сестра. Нет ее здесь.

— Налик, но она здесь! Я же была на похо… — хотела было добавить моя мать, но он уже преспокойно шел к выходу.

Уверенная, что Наиль в результате потери невесты сошел с ума, сестра не стала его переубеждать, а ответственно доставила домой. Этим же днем она зашла к Машиным родителям поделиться последней новостью, предполагая, что любое известие, пусть даже о мертвой дочери, может хотя бы на мгновение скрасить весь ужас постигшей их утраты. Как была удивлена моя мама, узнав от них, что две недели назад они действительно перевезли тело Марии в Омск, чтобы похоронить ее на семейном месте, а сообщить об этом хотели перед самым отъездом на родину.

Так и получилось. Где-то в середине октября, продав дом, муж с женой вернулись в Омск, изъяв из затуманенного обозрения Налика свои тела, хранящие генетическое подобие его возлюбленной. Его постигла абсолютная пустота, полная беспредметность всего видимого. Ничто в мире не трогало Наиля, и все, что происходило, проходило мимо него, точно световой луч, пропущенный сквозь абсолютный вакуум.

Бабушка Люся, видя, как ее чадо буквально иссыхает с горя, взялась за реализацию нового плана, цель которого осталась прежней: женитьба сына. Иной панацеи от всех сыновних бед она и представить себе не могла.

Для начала решено было отправить Наиля в горы Армении, чтобы чистый воздух и здоровая пища исцелили его телесно, а расстояние и время облегчили душевные муки. Налик, не сопротивляясь, поехал. Сейчас бы он поплыл и к земле Франца Иосифа, если бы кто-то удосужился его туда доставить. Потеряв Машу, Налик потерял все нити, связующие его с миром, а если мир перестал быть, то не все ли равно, в какой точке пустоты находиться? Единственное, чему противилось его тело, был прием пищи, словно считало это оскорблением, нанесенным готовой сгинуть с лица земли плоти.

Прибыв в Армению на время, Налик остался в ней навсегда.

Постепенно он начал приходить в себя. Поначалу проявлял то же безучастие, что и в родительском доме. Спустя некоторое время дядя Наиль принялся осваивать территорию. Топтался по горным склонам. Слонялся по пещерам. Когда узнал, что в них еще сто лет назад жили отшельники, преодолев героическое сопротивление родственников, ушел в одну из них и пробыл там десять дней. А вернувшись, совершенно естественно втянулся в обязательный сельский труд. Носил родниковую воду. Пас овец, погоняя стадо к горным плато, богато выстланным сочными травами. Готовил дрова на зиму. Закапывал по осени в землю картофель, чтобы ранней весной изъять его из дымящейся паром ямы.

Спустя три года Наиль уже мало чем отличался от жителей горных селений. К этому времени он построил дом, выучил язык и женился на деревенской девушке Гаянэ, ничем не напоминавшей Машу. Думать о Маше он себе запрещал. Он помнил, что любит ее и что будет любить до конца.