Княгиня Ольга. Огненные птицы - Елизавета Дворецкая

На Гвездоборов двор Берест отправился первым делом. Застал здесь только боярыню и челядь: оба Гвездоборова сына, Стан и Гостята, пировали с отцом на могиле… Он так и не смог сказать женщине, что она потеряла разом мужа и обоих сыновей.

– Идите на могилу русскую, – только и сказал Берест. – Людей возьми. Худо там…

И ушел, оставив ее думать, что боярин так упился вчера, что теперь от похмелья не в силах поднять головы.

В недолгом времени над Малином поднялся истошный плач. Из своих было зарублено восемь человек – все старшие, главы семей, приняли кровавое питье Маренино. Да еще с два десятка малинских бояр, приехавших из соседних волостей, с их отроками. Старшими над маличами внезапно оказались Коняй – отец Береста, и дядька Мезенец. Им пришлось распоряжаться всем делом: поднять мертвецов, устроить толком… Уложить их пристойно, на спину, сложить руки стоило большого труда – тела крепких мужчин, потерявшие много крови, быстро окоченели. Кое-кому пришлось заправлять в брюхо выпущенные кишки. Для иных пришлось искать отрубленные кисти – видать, люди в последний миг жизни безотчетно пытались защитить голову. Берест сомневался, все ли руки разложили по принадлежности, но молчал. Он свое уже отбоялся: работал молча, стиснув зубы, когда другие отроки и даже мужики вокруг него то и дело отбегали в сторону – кого тошнило, кого слабило от ужаса и вони… Кто-то вдруг принимался судорожно хохотать, до икоты, и таких Коняй успокаивал оплеухой. У иных, когда поднимали родного отца или деда, слезы капали на руки. Женки причитали непрерывно. Детей всех заперли в избах.

Но вот собрали, уложили, прикрыли тела чем нашли – вотолами, шкурами, даже мешками. Парни стояли, разведя в стороны воняющие руки, и ошалело глядели друг на друга.

– Портище теперь сжечь только, – прохрипел Мезенец.

Выпачканные запекшейся кровью и разной гадостью из разрубленных внутренностей трупов, сорочки и порты больше никуда не годились. Пятен этих никакой золой не вывести, а тени ужаса смертного – и подавно.

– Как же мы их всех… на крады класть будем? – спросил Комель, братанич Мезенца, в изумлении разглядывая длинные ряды вытянутых на траве тел. – Дров не напасешься…

– Не сами же мы! – Коняй сбросил наземь испачканную рукавицу и дрожащей рукой вытер лоб. – Люди-то не наши. Надо в Искоростень к князю посылать. И княгиню везти. Пусть свои за ними приезжают.

Лошадей, на которых прибыли старейшины, русы угнали с собой, и оказалось, что ехать можно только на тех трех, что имелись у Гвездобора. Туда, к загородке, где ночевал малинский скот, русы не сунулись. А ведь могли бы и избы подпалить, с запоздалым страхом думал Берест. Дождя давно не было, из-за чего озимые не сеяны, кровли сухие…

– Ты и поезжай, – велел ему отец. – Верхом же умеешь, не зря учился.

– Да куда мне… – Берест опешил, – отроку да к самому князю…

– Мне здесь надо быть. Женки нипочем не хотят при мертвецах без мужиков оставаться.

И так уже две старые бабки сновали вокруг луговины: одна держала совок с горящими углями и пахучими травами, а другая щедро сыпала маковое семя – это средство мешает мертвецам вставать.

После первой растерянности Берест даже обрадовался: убраться бы подальше от этого мертвого воинства. Маренина рать за этот жуткий день ему опостылела так, что хоть падай. Стоило закрыть глаза – и перед глазами вставали эти лица, эти руки, кровь на полотне… Вонь так прочно впуталась в волосы и забилась в нос, что и спешная баня не помогла.

– Как я спать-то буду? – буркнул он сестре, Мотылице, вытирая мокрую голову.

– Я весь год теперь не буду спать! – отчеканила та, тараща глаза, и выразительно застучала зубами.

Мотылице было пятнадцать – в самой поре девка. На той же Мокошиной неделе ее сговорили вести замуж – в Доброгощу, за Зеленцова сына Радко. Но при мысли о свадьбе Берест содрогнулся. Князь Маломир тоже про свадьбу думал… с Ольгой киевской… а теперь лежит с глубокой смертельной раной в груди. Он умер мгновенно, как сказал дядька Мезенец, даже, наверное, не понял, что умирает. Удар был нанесен очень опытной твердой рукой. От подола его сорочки оказался отрезан лоскут – видать, убийца оружие вытирал.

Назавтра отправились втроем: стрый Стеблина, отцов младший брат, Берест и княгиня. Та, к удивлению малинцев, оказалась даже не ранена. Вся ее одежда была испачкана лишь чужой кровью. Мать дала ей во что переодеться, и теперь та ехала в простом повое, в материной нарядной плахте и белой свитке, что осталась от помершей снохи. Предслава по-прежнему была бледна и молчала, иногда прикусывала губы. Только иногда начинала дрожать, но не подавала голоса. Судя по глазам, была не совсем в себе, и Берест старался не смотреть ей в лицо, но был рад, что она хотя бы молчит. Лучше не спрашивать и не знать, что с ней там сотворили и почему она, жена Володислава, осталась жива единственной из полусотни. Почему русы не убили ее, не полонили, не увезли с собой. Пусть Володислав сам спрашивает…

* * *

От Малина до Искоростеня – сорок поприщ. На хороших конях верхом этот путь одолевают за день с небольшим, и на место малинцы прибыли назавтра к полудню. Когда впереди показался городец на вершине буровато-желтой, с красным отливом гранитной кручи близ Ужа, княгиня чуть ли не впервые подала голос.

– Я сама все расскажу мужу моему и людям, – сказала она. – Вы только подтвердите.

Берест вздрогнул, переглянулся со Стеблиной. Тот сделал знак бровями: оно и к лучшему. Оба они не представляли, как сообщать князю такие вести.

Пока они проезжали предградья, мало кто оглядывался на двоих незнакомых отроков и женку: княгиню не признали в простом платье и глядели по большей части на коней. Вот Гвездоборовых коней, судя по окликам, кое-кто признал. Проехали через мост над ручьем и ворота вала с частоколом поверху, между избами городца к княжьему двору. И лишь тут какая-то баба вдруг ахнула:

– Княгиня-матушка! Да что с тобой случилось?

Берест даже улыбнулся невольно: баба заметила, что княгиня потеряла свое платье. Если бы это были все потери земли Деревской!

– Позовите князя сюда, – не сходя с седла, распорядилась Предслава. – Пусть выйдет ко мне. И созывайте всех мужей немедля. Важную весть я принесла вам.

На площадь в середине городца торопливо вышел Володислав. Берест знал в лицо младшего из двух князей-соправителей, но так близко видел его в первый раз. Володислав был старше его лет на пять, не больше; ниже среднего роста, довольно щуплого сложения, тот издали в глаза не бросался. Черты у него были довольно приятные, лишь высокий выпуклый лоб словно нависал над лицом; темные брови с надломом у внешнего конца напоминали плавный и грозный очерк распахнутых в полете крыльев черного коршуна. Взгляд серых глаз, устремленный на княгиню, сразу выдал тревогу.

– Что на тебе за платье? – спросил он жену, сам сняв ее с коня. – Где стрый Малко?

Предслава мягко отстранила его и выпрямилась, сцепив опущенные руки.