Двенадцать шагов фанданго - Крис Хаслэм

Между тем положение Ивана осложнилось. Он потерял квартиру, когда владелец дома вызвал из Парижа агента по найму и настоял на том, чтобы вещи Ивана убрали к концу месяца из-за непредвиденных праздничных мероприятий. Иван переехал ко мне — что еще я мог сделать для него? — но его деловая репутация и свобода действий серьезно пострадали из-за того, что почти все горожане поставили на нем крест. Оставалась пара баров на окраинах курорта, где он мог пересчитывать выпитые бутылки и бубнить целыми вечерами под нос trente trois[3]или cinquante et un,[4]но клиенты редко заходили туда, поэтому с началом сезона, когда увеличился световой день, Иван стал посещать многие бары, смотрел там телепередачи и много курил. Он выходил из бара поздним утром или в полдень, но я никогда не спрашивал, где он был или что делал. Я уже знал что. Достаточно было обнаружить в нижнем отделении моего стенного шкафа вещевой мешок, доверху набитый чековыми книжками, удостоверениями, паспортами, водительскими правами и другими вещами подобного рода, которые тщательно скрывались. Эта находка обратила мое неуместное сочувствие к этому вороватому наркоманишке в бурное негодование. Когда я вытащил его из квартиры, на улице шел сильный снег. Снежинки кружились вокруг уличных фонарей, как рой арктической мошкары. Я бросал его слабо сопротивлявшееся тело на дорогу. Утром снегопад все еще продолжался, припаркованные машины были завалены снежными сугробами. Иван исчез.

Теперь же он находился здесь, и прошлое не вызывало негативных эмоций. Может, мы действительно были друзьями. Может, такие люди, как Иван, представляли собой тип друзей, который я только и заслуживал. Так же как подружек типа Луизы. Далеко, в самых глубинах моего сознания, где хранились воспоминания о детстве, я мог распознать крах своей судьбы. Будущее не стало таким, каким должно было быть. Я протер глаза и отхлебнул анисовой водки. Иван все еще болтал о добрых временах, когда мы были вместе, и после того, как его захлестнула пьяная ностальгия, я попытался извиниться за то, что швырнул в сугроб его полуодетое, полубессознательное тело, шмякнувшееся в сугроб во время завывающей в Альпах вьюги. Иван просто улыбнулся влажными глазами и обнял меня расслабленной рукой за плечи.

— Ты оказал мне большую услугу, дружок, — пролепетал он, — большую услугу.

Иван принял за ночь субботнее утро, залившее солнечным светом крепость. Я оставил его бурчать и хрипеть на тахте в доме, сам же спустился с горы к своему «транзиту».[5]Мой запас наркоты был разделен на мелкие части и помещен в тридцать конвертиков, которые предназначались для доставки на побережье.

Я провел знойный день среди смога у шоссе номер 340, попивая бренди и кофе в неописуемом беспорядке турбазы городка Торремолино. Удача снизошла до меня. Она подарила мне дорогую пару солнцезащитных очков, лежавших на сиденье у стойки в баре Salsa. Я производил над ними опыты, все мои манипуляции отражались в зеркале позади стойки. Без очков я выглядел бомжом и нелегалом, похожим на добродушного уроженца Глазго на зарубежном автовокзале. В очках я был вполне спокойным бомжом и нелегалом, коротающим век у себя на родине. Остался в очках. Триггер, бармен в «Бульдоге», с которым я договаривался о сделке, сказал, что очки придают мне вид наркодельца.

— Это не просто защита от солнца, — пояснил он. — Это в целом имидж братьев Фрик. Должно быть, ты единственный парень на побережье, который еще носит ковбойские сапоги!

Строго говоря, это было не совсем так, но я снял очки, чтобы не смущать его. Он и без меня был шокирован пассажирами авиалайнеров, посещавшими бар «Бульдог», которые кружили, подобно беременным орлицам, над взлетно-посадочными полосами аэропорта Малага. Я выпил за день шестую порцию бренди и продал свои последние две упаковки страждущей парочке городских хиппи, увлекающихся татуировками. Показал им свою татуировку, но они были слишком возбуждены, чтобы оценить ее.

— Это должно быть хорошего качества, — предупредила девица, поглаживая упаковку пальцами в серебряных кольцах, в то время как я убирал ее деньги в карман.

Я был искренне озадачен.

— Что будет, если качество не устроит?

— Они напишут письмо в «Тайм-аут», — предположил Триггер.

— Товар качественный? — спросил он, когда парочка удалилась.

— Все о'кей, — успокоил я его, пожал плечами и достал из кармана коробочку для фотопленки. — Впрочем, это еще лучше! — Оставив Триггера в радужном настроении в связи с приближавшимся вечером, я поехал по шоссе номер 340 в западном направлении, туда, где садилось солнце.

Когда я вернулся, Луиза с Гельмутом выпивали. Она протянула руку, и я дал ей немного денег. Мы не всегда приветствовали друг друга таким образом.

— У тебя не очень хороший приятель, — сказала она. — Он не должен приходить. Не надейся, что я останусь с ним в доме наедине. Тебе нужно от него избавиться.

Я закрыл глаза и вздохнул.

Луиза залпом выпила виски.

— Пусть убирается. Заплати. Я хочу принять дозу и не желаю ни с кем делиться.

Мы шли домой по раскаленному крепостному валу. Луиза опережала меня на десять шагов. У дома она подождала меня и схватила за руку, когда я подошел.

— Хочу, чтобы он убрался, — объявила она. — Сегодня.

— С этим будет все в порядке, — заверил я ее, но, увидев Ивана, распластавшегося на моей тахте, понял, что ничего не выйдет.

Он побелел, как кокаин, а на его аскетическом лице застыла знакомая извиняющаяся улыбка в желтой пене. У меня не было ни времени, ни сочувствия по этому поводу.

— Снова перебрал? — спросил я с ухмылкой.

Он вздохнул и покачал головой:

— Нет, приятель, клянусь. — Вздохнул и похлопал рукой свою ногу. — Эта чертова нога.

Я сунул руки в карманы и, глядя, как Иван волочит ноги, мгновенно и с сожалением осознал, что на таких ногах он далеко не уйдет.

— Может, тебе следует снять брюки и дать коже подышать?

— Он не сможет, — вмешалась Луиза. — Он говорит, что ему очень больно.

Я тяжело вздохнул. Был субботний вечер, я неплохо провел время там, на побережье, и хотел только одного — наркотиков. Иван прочитал мои мысли, его лицо дернулось.

— Прости, приятель, и не беспокойся. — Он неуклюже застыл в полусогнутом положении и, когда напрягался, крепко зажмурил глаза. — Оставьте меня на некоторое время — выйдите оба. Со мной будет все о'кей.

Вся обстановка и то, как вел себя Иван, выглядело мерзко. Мне следовало бы выйти и оставить его, но ощущение какой-то абсурдности не позволяло этого сделать.

— Черт возьми, — пробормотал я. — Давай, по крайней мере, стащим с него брюки.