Тайное дитя - Луиза Фейн

Когда Элинор рядом, у него не бывает плохих снов. Но сейчас самое правильное – обеспечить ей надлежащий отдых. После рождения Мейбл у Элинор было три выкидыша на сроке около двух месяцев. Потеря каждого ребенка становилась для нее чудовищным ударом. У Эдварда все сжимается внутри при мысли, что трагедия могла бы повториться, особенно по его вине. «Пусть этот ребенок удержится в чреве, – думает он. – Пусть это будет мальчик. Здоровый мальчик».

Возможно, рождение здорового сына навсегда избавит его от дурных снов и разгонит докучливые тени.

Разрешите представиться. А может, мы уже знакомы? Такое вполне возможно. Болезней вроде меня трудно избегнуть. До поры до времени я прячусь в тени, чтобы в один прекрасный день проявиться. Это начинается с легкого прикосновения. Оно – словно перышко, словно едва уловимое касание крылышка мотылька или такое же едва уловимое дыхание новорожденного. Затем, подобно разворачивающемуся листу, я набираю силу и обретаю облик. Я становлюсь незваной гостьей, вползающей через темные расщелины в разуме близкого вам человека.

Поначалу меня отрицают, считая проявлением чего-то другого. Для меня подобное ухищрение является неотъемлемой частью игры.

Вы меня видите?

Вот я, прячущаяся за отсутствующим взглядом, под обвисшей щекой. Рот сам собой раскрывается, и оттуда вытекает струйка слюны.

Наконец вас ударяет понимание, что это такое, и вы осознаёте: это я – Эпилепсия!

Потом вы хмуритесь. Кривите губы, наклоняете голову. Вас охватывает ужас.

Вы сочувственно дотрагиваетесь до руки вашего близкого; этот жест красноречивее тысячи горестных слов. Вы сжимаетесь и съеживаетесь; вы ощущаете необходимость держаться подальше, на случай если это заразно.

Вы стыдитесь, а затем пытаетесь это скрыть.

Далее, каким бы ни был вред, причиненный мною, вы причиняете гораздо худший вред. О да, с вашими умными мозгами и диковинными моральными принципами, вы, люди, мыслите себя выше животных, но в действительности вас разрывает на части не что иное, как ваша бесчеловечность.

Я понимаю, чтó движет вами. Никто не знает вас лучше меня, ибо мы идем рука об руку, как бы вы ни старались упорядочить мир и избавиться от меня. Рука об руку, хотя вы постоянно готовы выдернуть свою. От Достоевского до Гершвина; от Цезаря до Жанны д’Арк и Винсента ван Гога; от безвестных простолюдинов до королей и королевских детей. Не ищите в этом какой-то смысл. Вы не найдете утешительных причин. Мне все равно, богаты вы или бедны, молоды или стары, гений вы или простак. Выбор остается за мной.

Так кто же я такая, это порождение разума, которого вы так страшитесь?

Я – антипорядок. Я – хаос. Я – нарушение привычности и беспокойство. Я – сила обмана. Непонятный шум. Странный вкус на языке. Яркая пульсация света. Запах адского пламени, калейдоскоп красок. Я нечто призрачное, сочетающее в себе ясность и распад. Вы увидите меня в подергивании руки, в резко опущенном подбородке. В искривленном рте, в судороге конечностей. В ощущении треснувшей головы и нескончаемого падения. Я здесь, за этими пустыми мертвыми глазами, за этим отрешенным выражением. Я суть кошмаров, уничтожительница памяти. Я одновременно вдохновение и галлюцинация. Созидание и разрушение. Стоит мне выпустить наружу мою силу, как ваш упорядоченный мир трещит по швам.

Но одно, друг мой, остается неизменным. Какую бы проделку я ни учинила, она ничто по сравнению с глупостью вашего вмешательства.

Идемте. Позвольте мне показать, куда способны завести ваши самонадеянность и глупость.

– Вы, случайно, не видели Роуз? – спрашивает у прислуги Элинор, переходя из комнаты в комнату.

Солнце уже высоко в небе, а Роуз куда-то запропастилась.

После утренней прогулки на автомобиле с Эдвардом у Элинор подкашиваются ноги и сводит живот. Он много чего умеет делать хорошо, однако вождение машины не входит в этот перечень. Одно дело, когда за рулем сидит Уилсон, и совсем другое, если руль оказывается в руках Эдварда.

В кухне миссис Беллами почти закончила ощипывать курицу. Куриная тушка лежит на столе: розовая и чем-то похожая на пупырчатого младенца. Элинор чувствует тошноту. Она быстро отворачивается и наливает себе стакан воды с лимонным соком.

– Она ненадолго забрела сюда после завтрака. Искала, чего бы пожевать, – говорит миссис Беллами, вытирая руки о фартук. – С тех пор я ее не видела.

Повариха вздыхает, раскидывает руки и отводит их в стороны, будто снимает напряжение в саднящих плечах. Должно быть, ощипывание кур – занятие утомительное. На столе высится груда красных и золотистых перьев. Самые тонкие плавно слетают на пол, подхваченные ветерком, что дует из открытой задней двери.

– Глядите, какая тощая курица, – говорит повариха. – Придется посылать Берти еще за одной. У этой не хватит мяса, чтобы нынче вечером накормить столько ртов. И о чем он только думал, притащив мне этого жалкого курчонка? Мало мне хлопот, так еще и электричество выключилось. – Миссис Беллами угрюмо смотрит на погасшие лампочки, свисающие с потолка. – Может, вы знаете, когда его починят?

– Полагаю, генератором уже занимаются. Еще немного, и свет появится, – отвечает Элинор и снова смотрит на курицу. – Миссис Беллами, мне думается, этого мяса вполне хватит.

– Если не хватит, по загривку получит не кто-то, а я, – фыркает миссис Беллами.

В словах поварихи ощущается ирония. Уместная ли, этого Элинор не знает. Если уж на то пошло, миссис Беллами сама нуждается в откармливании. Обычно поварихи бывают пухленькими и кругленькими, однако миссис Беллами целиком состоит из острых углов и жил. И ее сходство с ощипанной курицей, лежащей на столе, отнюдь не мимолетное.

– Поступайте, как считаете нужным, – непринужденно отвечает Элинор. Ее голос легок, как ветерок, шевелящий волосы на затылке. Она старается не думать о другой курице, которой тоже свернут шею. – Я должна разыскать Роуз…

Она покидает кухню, унося недопитый стакан. Лучше не смотреть на то, что творится за кулисами приготовления пищи. Если слишком задумываться об этом, поневоле склонишься к вегетарианству. А это не ее стезя; во всяком случае, не сейчас, в ее положении. Может, потом, когда она родит.

Элинор останавливается в коридоре, глотая воду. Резкий вкус лимона успокаивает подступающую к горлу тошноту. Солнце струится сквозь витражные окна по обеим сторонам входной двери, отбрасывая разноцветные отражения на стены и сверкающий дубовый паркет. Рядом громко тикают напольные часы, вселяя в нее уверенность.

Утром, когда они катались, Эдвард отчитал ее. Мягко и по-доброму, но смысл его слов был четок: она должна побольше отдыхать и заботиться о себе и ребенке. За что, как ей кажется, он платит мисс О’Коннелл? Няня должна вплотную заниматься своими обязанностями, а Элинор то и дело берет эти обязанности на себя.