Допплер - Эрленд Лу

Хотя… в дочери я замечаю тревожные признаки человека-отличника. И надеюсь только, что мое переселение в лес (и с этой точки зрения столь своевременное!) сослужит ей хорошую службу: хоть дочь и расценивает мой поступок как начальную стадию слабоумия, но, возможно, именно он заронит в ее душу зерно сомнения, расширит жизненную перспективу и позволит ей выбрать путь не столь всесторонней первоклассности, умерить амбиции и в целом не задирать планку до предела. Если еще не поздно. Если стремление к идеальности не успело уже угнездиться в ней и пропитать ее насквозь. Хотя боюсь, и угнездилось, и пропитало, потому что при синдроме отличника привыкание наступает очень быстро. Стоит человеку стать отличником, и вот уже нет предела тому, на что он готов пойти, лишь бы заслужить пятерку с плюсом. Эта спираль сама себя раскручивает все дальше и дальше, — воистину нет предела совершенству. Сперва человек идеальный ученик и студент, потом он отлично проявляет себя на службе, в профессиональных союзах и организациях, что не мешает ему одновременно быть примерным супругом, надежным другом и прекрасным товарищем, родителем и потребителем; практически нет на свете ничего, что нельзя было бы делать лучше остальных: можно образцово стареть, героически переносить болезнь и красиво уйти из жизни, к чему бы и я, несомненно, стремился, не упади я с велосипеда и не ударься головой. А теперь всё, поздно. Смерть моя будет так, на троечку, и до гробовой доски я не вспомню о престиже. Ничего не стану добиваться. Я отыграл амбициями и отбыл свое отличником.

Но сын мой, к счастью, не успел стать пай-мальчиком, и у меня остается надежда, что его еще можно спасти. Мое отсутствие дома спасет его, постоянно думаю я. Разлука со мной наверно породит в нем тоску, беспокойство, дискомфорт, говорю я себе, и это досадное чувство, Бог даст, спасет его от синдрома отличника. А уж как жене моей пойдет на пользу меньшая безупречность! Теперь, когда меня нет дома, она сильнее устает и, надо надеяться, рано или поздно совершит промах. Замотается, станет раздражительной и, глядишь, сорвется на детях; к тому же она меньше спит, значит, ей не хватает того привычно долгого здорового сна, который позволял ей потом энергично и результативно работать, так что постепенно ее станут мучить угрызения совести, а ничто так не подрывает ее правильности и идеальности, как больная совесть. Своим пребыванием в лесу я, по сути дела, спасаю всю семью. Пусть сейчас они видят в этой ситуации одни только минусы, но на самом деле нам, мне и моей семье, будет за что благодарить лес, если рано или поздно я решусь вернуться в город.

Хотя я не представляю, что могло бы подвигнуть меня на такой шаг. Живя в лесу, я не подвергаю людей общению со мной, а себя — с ними. Они защищены от моего сарказма и ненависти, а я огражден от их тупости и правильности. Идеальный порядок, на мой взгляд.

К тому же в лесу я упражняюсь в одиночестве. Учусь в нем жить. Как жил и мой отец. Возможно, не догадываясь о том. Он был совершенно одинок, мой отец. При нем большую часть жизни находилась моя мать, но все равно он был один. Последние сорок лет у него был я и мои сестры, от чего он никак не стал менее одиноким. Что творилось у него в голове, что он думал, когда просыпался утром, ложился спать, катался на лыжах или фотографировал туалеты, я не знаю. И никогда не знал. А теперь всё, этого больше нет. И можно утверждать, что и не было никогда, оно ведь существовало исключительно в отцовой голове. Было, не было там что, как узнаешь? Типичная кошка Шрёдингера. Это когда в закрытый ящик помещают кошку, ампулу с цианидом, счетчик Гейгера и радиоактивную частицу — если она распадается, счетчик фиксирует радиацию, и тогда механизм разбивает ампулу, и кошка дохнет. Пока человек не заглянет в ящик, он не знает наверняка, запустился механизм или нет. Поэтому он вынужден считать кошку в ящике живой и мертвой одновременно — или, если угодно, ни живой, ни мертвой. Вот и мой отец такой кот в ящике. Возможно, он много думал, возможно — мало. Быть может, ему жилось хорошо, быть может, плохо. Он одновременно был совершенно жив и совершенно мертв. А теперь мертв и только.

Человек рождается один и умирает один. Это надо просто понять, чем раньше, тем лучше. Вся конструкция зиждется на одинокости. Она, так сказать, несущая опора. Человек, случается, живет вместе с другим человеком, но вместе обыкновенно означает рядом. Что тоже совсем неплохо. Человек живет бок о бок с другими людьми, а некие особо благословенные секунды проживает вместе с ними. Они едут в одном автомобиле, сидят за одним столом за обедом, наряжают одну елку на Рождество. Но это совершенно не то что вместе ехать в машине, вместе обедать и вместе встречать Рождество. Это две противоположности. Две планеты. Кстати об этом: тут открыли новое небесное тело, и некоторые расценивают его как планету, а другие — нет. Только подумайте: нам кажется, мы познали все, а на поверку оказывается, мы даже не знаем, что можно считать планетой. Где уж нам постигнуть своего отца. Что он за человек — или каким был. Тебе этого не понять, говорю я Бонго. Ты вообще не знаешь, кто твой отец. Возможно, он тоже существо из ящика. Из ящика Шрёдингера в чаще леса. Одно все же ясно, подбадриваю я Бонго, он был лосем. Причем наверняка крупным лосем, раз сумел оплодотворить твою мать, особь внушительных размеров, чтоб не сказать огромную. Значит, и ты вырастешь большой, говорю я, вывожу его из палатки и замеряю его рост на сосне. Я слежу, чтобы он держал голову прямо, прижимаю сверху книгу, делаю зарубку и вырезаю число. Теперь увидим, как быстро ты растешь, говорю я.

Несколькими днями позже вечером, у догорающего костра меня обжигает мысль, что сравнение моего отца с кошкой Шрёдингера было идеальным. Опять я расстарался на пять с плюсом. Даже наедине сам с собой, твердо решив не стремиться к отличности. Просто болезнь какая-то.

Мама поделилась со мной еще одной смутившей мой покой историей из жизни отца: в одной из их многочисленных поездок на юг, после вкусного, насколько я понимаю, ужина с хорошей едой и вином, отец попросил маму, если он умрет первым, положить ему с собой в гроб ритмическое яйцо. Не забудь — отдавая в похоронное бюро костюм, сунь в карман пиджака яйцо, сказал он. Дело было в отпуске, беззаботным южным вечером, но маме показалось, что отец говорил всерьез. И это был первый и последний, насколько мама могла вспомнить, раз за всю жизнь, что отец упомянул это самое ритмическое яйцо. Когда он умер, мы долго обсуждали, вправе ли мы отмахнуться от тех его слов, посчитать их шуткой. Сестра настаивала, что только так и надо, но, покрутив так и эдак, мы не рискнули нарушить отцову волю. Я пошел в музыкальный магазин и купил красное ритмическое яйцо. Стоило оно недорого, по дороге домой я не утерпел и на пробу встряхнул его. Оказалось, звучит эффектно. Зажигательно даже. Я сразу представил себе, как здорово оно, вкупе с другими инструментами, может поднять слушателям настроение. Сперва, естественно, задается основной ритм. Потом отбивается ритмически изощренный пассаж, оживленный пикантными синкопами. И на закуску — ритмическое яйцо. Как крупица приправы. Такой тонкой, что замечаешь ее, только когда ее вдруг забудут положить. Так же точно ты сразу чувствуешь, что в музыкальной композиции не хватает стука ритмического яйца. А в жизни — отца. Правда, он, насколько мне известно, никогда не был поклонником ни бит-музыки, ни ритмических инструментов. Возможно, разгадка в том, что в тот вечер на море отец был счастлив, пьян, переполнен южными ритмами, музыка наверняка звучала со всех сторон, и в какой-то миг, как иногда случается, ему подумалось, что в его жизни не хватает веселья, танцев, музыки, свободы, а чересчур много обычных докучных дел и обязанностей, это нормально, такие мысли, хоть впромельк, посещают иной раз каждого, всякому, я думаю, знакомы эти приступы беспросветности, когда вдруг остро чувствуешь, что погряз в каких-то бессмысленных в сущности делах и завидуешь тем, кто живет иначе, подлинно, осмысленно, у кого есть что-то по-настоящему важное: ритм, темп, радость, глубина или дети. Вероятно, тем южным вечером отец был как раз в таком настроении. Или это был приступ страха смерти, вызвавший у отца мысль, что ритмическое яйцо каким-то образом облегчит ему момент перехода, что с его помощью он преодолеет все потусторонние врата и преграды. Это все мои домыслы, само собой. Но мне известно, что отец много читал. И прочитанным ни с кем как правило не делился. Он любил классическую литературу. А там смерть на каждом шагу, непрестанно описываются царства мертвых и как в них переплыть-спуститься. Хотя в классической литературе именно ритмическое яйцо встречается, конечно, не часто. Вряд ли оно упоминается у греков, думаю я. И у римлян вряд ли. Так что откуда отец взял его, остается загадкой. Но теперь оба они преданы земле. И отец. И яйцо. Там они постепенно разберутся что к чему, я надеюсь.