Занимательная психология - Константин Платонов

И Дюбуа-Реймон, и Геккель говорили о семи «мировых загадках», из которых три последние относятся к психологии: 1) сущность материи и силы; 2) происхождение движения; 3) происхождение жизни; 4) целесообразность природы; 5) возникновение ощущения и сознания; 6) возникновение мышления и речи; 7) свобода воли.

Но Геккель страстно и убедительно доказывал, что обо всех этих загадках можно сказать только: «Пока не знаем». В своем стремлении познать непознанное Геккель предлагал заменить официальную религию верой в бога-Природу. Не знаем, но узнаем, утверждали и Геккель, а позже и Павлов, который с возмущением говорил об агностиках: «У них, по-видимому, имеется желание, чтобы их предмет оставался неразъясненным, вот какая странность!»

То, что Дюбуа-Реймон считал загадкой, современным психологам в значительной степени уже понятно. И именно поэтому возникает теперь множество дополнительных вопросов.

Наши знания подобны расширяющейся сфере. Чем сфера шире, тем больше точек соприкосновения с еще неизвестным.

Отражение — по-латыни рефлекс.

Как видно из «Хирургического папируса» египтян, они уже за 30 веков до нашей эры догадывались о связи сознания человека с мозгом. Живший в V веке до нашей эры греческий философ Алкмеон говорил, что головной мозг — это «седалище души и сознания». По мнению других естествоиспытателей, душа обитала в сердце, третьи помещали ее в желудок. Связь психики и мозга понимал выдающийся французский философ, математик и физиолог Рене Декарт (1596–1650). Он считал, что «жизненные духи», которые рассматривались им как особо легкие частицы материи, могут рефлектировать, то есть отражаться мозгом от органов чувств на мышцы.

«Я анатомирую теперь головы разных животных, чтобы объяснить, в чем состоит воображение, память и прочее», — писал Декарт в письме к другу. Он полагал, что нервы — это трубки, по которым циркулируют «жизненные духи». В трубках якобы есть нити. Они-то и служат проводниками внешних воздействий в мозг (наподобие, скажем, веревки, привязанной к колоколу, с помощью которой можно заставить его звонить). Весь процесс представлялся Декарту так: нити открывают в мозгу клапан, «жизненный дух» устремляется оттуда по трубкам-нервам к мышцам и, раздувая их, заставляет конечности двигаться.

В этой схеме, сколь наивной она ни кажется в наши дни, содержится правильно понятая центростремительная и центробежная часть рефлекса. Переход одной части в другую Рене Декарт рассматривал как перевоплощение сознания в телесные движения, происходящие в шишковидной железе мозга, которая, по его мнению, является единственным непарным органом мозга.

Схема Декарта обладает и еще одним важным достоинством. В ней заложена идея детерминизма, утверждение, что между явлениями объективного мира существует причинная связь: одно явление (причина) неизбежно вызывает другое (следствие). «Ясно, что именно идея детерминизма составляла для Декарта сущность понятия рефлекса», — писал Иван Петрович Павлов.

Понятие о рефлексе было развито Сеченовым в его замечательной книге «Рефлексы головного мозга», изданной в 1863 г.

Современная «рефлекторная теория психики» считает, что психическое отражение связано только с условно-рефлекторной (высшей нервной) деятельностью коры головного мозга.

А вместе с тем на земле есть еще ученые, сомневающиеся в связи сознания и мозга. К числу их принадлежал крупнейший английский физиолог, лауреат Нобелевской премии Чарльз Шеррингтон (1859–1952), о котором Иван Петрович Павлов в 1934 г. говорил: «…он, оказывается, до сих пор вовсе не уверен в том, что мозг имеет какое-нибудь отношение к нашему уму. Невролог, всю жизнь проевший зубы на этом деле, до сих пор не уверен, имеет ли мозг какое-нибудь отношение к уму?!»

Лоб широк, да мозгу мало.

— Меня поразил его красивый высокий лоб и большая голова, — рассказывала моя знакомая. — Ну, думаю, раз такой головастый, значит, умница, интересный человек. Оказался же такой глупец да еще пошляк, каких я никогда в жизни не встречала… Как же это так? Выходит, между сознанием и величиной мозга нет прямой связи?

Я ответил, что связь эта не такая простая, как может показаться на первый взгляд. Мозг слона в три раза больше мозга человека, но у человека мозг равен 1/4 его тела, а у слона — только 1/440.

Чем выше развита психика животного, тем больше относительная величина его головного мозга. Средний объем мозга у людей нашего времени составляет 1450 кубических сантиметров. На востоке Африки, в Танганьике, найден череп первобытного человека, жившего около 600 000 лет назад. Объем его мозга — 600 кубических сантиметров. Для человекообразных обезьян характерна величина мозга в 350 кубических сантиметров.

Еще более отчетливо видно, как от ступени развития животного зависит площадь коры головного мозга, особенно ее лобных долей. Когда кора мозга уже не может свободно разместиться в черепной коробке, она сжимается, образуются борозды и извилины. У человека общая поверхность коры головного мозга в среднем равна 2 тысячам квадратных сантиметров, причем две трети ее залегает в глубине борозд.

Однако величина мозга человека не может сама по себе служить показателем развития его психических способностей. Мозг Тургенева, Кювье, Байрона был очень большой (около 2000 кубических сантиметров), а вот у философа Иммануила Канта и у Анатоля Франса — почти в два раза меньше.

Большая черепная коробка и высокий лоб могут быть у весьма недалеких людей. Пушкин вложил в уста Руслана справедливую мысль:

Мораль рассказанной здесь истории: по размерам шапки друзей себе выбирать не стóит.

Шишка любви к детям.

Мой сосед по каюте побрил голову, и его бугристый череп послужил поводом для шуток.

— Вот это у него — шишка математических способностей, — иронизировали друзья. — Эта — любви к славе, а та, которая поменьше, — склонность к музыкальности. Сколько шишек, столько и талантов!

Они шутили, видимо, вспомнив, что в прошлом веке появилась даже такая наука — френология («френ» — по-гречески «душа»), созданная австрийским врачом Францем Галлем. Русские писатели А.К. Толстой и братья Жемчужниковы выразили свое отношение к этой спорной теории словами незабвенного Козьмы Пруткова в оперетте «Черепослов, сиречь френолог»: