Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева

дорогой гостинице «Дессан». (Деньги, пока они у него были, он тратил легко, и в конце путешествия они уже считали каждый пенни или сантим, как во Франции.) Не успели беглецы прийти в себя, как слуга известил, что прибыла «полная леди» и требует встречи со своей дочерью.

Это была мачеха Мэри и мать Джейн, Мэри Джейн Годвин, — пестро одетая дама в очках с зелеными стеклами (сама она считала такой стиль художественным, подчеркивающим ее близость к литературным кругам). В сложившейся щекотливой ситуации ее интересовала только собственная дочь — она, сама родив двух детей вне брака, слишком хорошо знала, как подобные обстоятельства сказываются на репутации. Она видела, что Годвин потрясен поступком родной дочери и своего покровителя (Шелли давно уже помогал ему выпутываться из финансовых затруднений), но как раз эти обстоятельства волновали ее меньше всего. Соблазнив и опозорив Мэри, полагала миссис Годвин, Шелли наверняка будет более щедр по отношению к ее отцу. Джейн вызвали из ее комнаты, и около часа мать убеждала ее немедленно вернуться. Неожиданно появился Шелли и очень вежливо попросил разрешения прогуляться с Джейн хотя бы полчаса. Мать согласилась, надеясь, что ему нужна только Мэри и Джейн он легко отпустит.

— Ты испугалась и хочешь сдаться?

— Я не знаю.

— Но послушай, речь вовсе не о бегстве влюбленной пары. Нас трое, не забывай об этом. И нет ничего важнее того, о чем мы часами говорили в Лондоне. Вспомни: презрение к рабству, новая осмысленная жизнь! Страсть, свобода — и никаких цепей! Разве не об этом мечтала Мэри Уолстонкрафт? Иногда мне кажется, что ты больше на нее похожа, чем Мэри.

Это был аргумент. Конечно, Джейн была влюблена в Шелли — и вдруг такое. Хорошо, что Мэри не слышала. Но почему Шелли так не хотел отпускать свою спутницу обратно в Англию?

Миссис Годвин уехала ни с чем. Она была в ярости еще и оттого, что двенадцатилетняя война с падчерицей кончилась для нее полным поражением: Мэри не просто вырвалась из-под ее власти, но и увезла с собой ее единственную дочь. У нее осталось лишь одно оружие — перо: вторая жена Годвина была литературно одарена и даже писала книжки для детей. Она разослала гневные письма всем друзьям семьи, обвинив Мэри и Шелли в растлении своей собственной дочери. Жена Шелли Гарриет заявила, что Годвин продал Шелли двух своих дочерей за 1500 фунтов. А отец поэта сэр Тимоти в письмах называл Мэри и Джейн не иначе как «whores» («шлюхи»). Но им было уже все равно: 2 августа 1814 года они приехали в Париж.

В сущности, им не повезло так же, как и матери Мэри. Та прибыла в столицу Франции в декабре 1792-го — через месяц как раз казнили Людовика XVI, — когда великие идеалы свободы, равенства и братства все очевиднее окрашивались кровью. Через двадцать два года ситуация изменилась в корне. Париж и вовсе был готов забыть об этих идеалах — он опять погружался в хаос и смуту: поражение и отречение Наполеона означали конец войны, но истощили страну и нанесли страшный удар по национальной гордости французов. На смену якобинцам пришли роялисты, мечтающие о реставрации. Троица бежала от скуки и чопорности «приличного» английского общества — а увидела на парижских улицах модно одетых мужчин и женщин, те пили кофе и флиртовали, как будто никакой революции не было вообще. В своих закрытых до подбородка платьях и черных шляпках Мэри и Джейн выглядели школьницами и безнадежными провинциалками.

Как быстро поменяли парижане свои привязанности! Еще вчера они кричали «На фонарь!», призывая к расправе над аристократами, а сегодня расклеивали на стенах домов листовки с воззванием короля Людовика XVIII, обещавшего в случае своего восхождения на престол мир, свободу и сохранение прав на собственность. Он был братом казненного Людовика XVI и предусмотрительно покинул Францию в 1791 году, а с 1807-го и вовсе жил в Англии, восхищаясь как раз теми самыми порядками, которые Шелли ненавидел. Ровно за четыре месяца до появления здесь Шелли со спутницами в Париж вошли союзнические (русские и прусские) войска — они ждали сопротивления, но увидели одни только белые флаги. Вот как полковник русской армии Михаил Петров, служивший в 1-м егерском полку, вспоминал о тех событиях: «После парада государь наш почти на руках парижан внесен был и с верховою лошадью к квартире его, в дом Талейрана, находившийся на площади Людовика XV… народ французский… кричал „Виват, ура!“, целовал руки, ноги его и даже его прекрасного белоснежного коня Марса». И далее: «Наконец, чтобы доказать свою приверженность нашему государю, парижские граждане ринулись с воплем от Талейранова дома на Вандомскую площадь — и там стоявшую на монументальной колонне статую Наполеона, опутав кругом шеи канатными арканами, принялись тащить долой на землю…» Уже в следующем веке во время Второй мировой войны Париж снова не слишком будет сопротивляться завоевателям — не в этом ли секрет сохранения и процветания самого красивого города мира?

Но Шелли и Мэри все это совершенно не интересует — у них первая брачная ночь в Париже, в «Hôtel de Vienne», что в самом дальнем конце квартала Марэ! Ночь со 2-го на 3 августа 1814 года. Джейн пока спит в соседней комнате. Интересно, что она думала о происходящем за стенами — или просто крепко заснула от усталости? Тем не менее именно она поинтересовалась у Шелли на следующее утро: что у них с деньгами? Ведь надо же где-то завтракать и обедать. Выяснилось, что он почти все уже потратил — но тут же нашел некоего банкира, который ссудил им 60 фунтов под его благородное имя. Вчера за такое имя во Франции могли повесить, сегодня оно было паролем в мир привилегий. В том, как часто это имя Шелли помогало и как играючи, не сильно переживая, он выпутывался из самых сложных финансовых ситуаций, мы убедимся еще не раз.

Жизнь в долг, нежелание задуматься о завтрашнем дне и более чем свободные нравы не были изобретением нашего поэта. Это был дух английской эпохи Регентства, когда при психически нездоровом отце короле Георге III фактически правил его сын Георг IV принц Уэльский, кутила и выпивоха, имевший множество любовниц и обожавший азартные игры. Кумиром общества становится тогда Красавчик Браммелл — первый в мире денди, отменивший парики, заставивший джентльменов каждый день мыться и носить черный костюм с галстуком (что, между прочим, многие из них делают до сих пор). С ним приятельствовал не только принц Уэльский, но и Байрон, который считал, что