Время спать - Дэвид Бэддиэл

— Ладно, буду писать, — соглашаюсь я, садясь за стол.

На ужин у нас рыба по-тайски с лапшой — приготовлено великолепно.

— Вот и замечат…

— Но я не смогу появляться на работе раньше двенадцати. Никогда. Писать буду под псевдонимом, за наличные, никаких контрактов.

— Ну что ты стремаешься? — успокаивает меня Бен, наполняя бокал. — Все будет нормально.

— А кому нравится подписывать эти дурацкие контракты? — вступается за меня Элис.

— В конторе, где выдают пособие, можно встретить массу замечательных людей. Это такой своеобразный клуб по интересам. И ребята уже привыкли рассчитывать на меня. Вот Моррис — что он будет без меня делать?

— Какой Моррис? — спрашивает Элис.

— Моррис, который предлагал мне тридцать фунтов за право поглядеть на то, как я писаю.

— Возможно, мы и его могли бы пристроить, — усмехается Бен. — Делал бы репортажи о водных видах спорта.

Элис разражается коротким, отрывистым смехом. А как же мои шутки, над которыми ты смеялась? Позабыла? Память тебе отшибло? Шлюха, дрянь. В приступе ревности я вновь поражаюсь, насколько хорошо ладят Бен и Элис, кажется, нет даже тени намека на малейшую натянутость в их отношениях. Невероятно. Даже в самые лучшие времена, когда мы смотрим в зеркало любви и держимся за руки, все равно замечаем, что один из нас вдруг замыкается, злится без повода, обнаруживая малейшую шероховатость на зудящем скальпе отношений, не желая мириться с отвратительной манерой пристегивать ремни безопасности или сидеть слишком близко к телевизору, самодовольно развалившись в кресле. В большинстве нормальных семей разногласия тут же решаются — все всех прощают; у Бена с Элис дело обстоит иначе — у них нет никаких разногласий.

— Что ж, — подводит итог Бен, — будь по-твоему. Хотя, если все станут нахваливать твою колонку, уверен, что ты не преминешь отказаться от псевдонима.

— Не премину?

— Да. Не знаю, почему я так сказал. Ты уже купил последний номер журнала?

— Нет. В магазине я пытался спрятать его среди четырех порножурналов, но все равно слишком смущался.

— Я тебе сейчас принесу, — встает он из-за стола и выходит из комнаты.

Всегда бывают такие минуты, когда Бена нет. В эти моменты мое распаленное до синдрома Туретта сознание начинает давить на меня, призывая немедля крикнуть: «Эй, Элис! Ну давай потрахаемся!» Сознание хочет, чтобы я за две с половиной минуты постарался постичь величайшую тайну мироздания. Но нет и еще раз нет: самое большее, на что я могу надеяться, — легкий флирт, да и то в восприятии моей воспаленной фантазии и часов через пять. Однажды мы сидели в ресторане (Бен в тот момент парковал машину), и когда официант спросил Элис, чего она желает, она кивнула в мою сторону, сказав: «Вот это блюдо». Должен признать, что на столе лежало меню, и ее кивок вполне мог относиться не ко мне, а к словам «баранина по-индийски», но вы должны быть закоренелыми циниками, чтобы отказать в удовольствии хоть на секунду воспарить на крыльях неопределенности.

Повисает тишина. Я заглядываю в свой внутренний словарь подходящих слов и выражений.

— Бен? — зовет она мужа, предпочитая, как мне кажется, поговорить с ним, хоть он и в другой комнате. — Ты не достанешь простыни для Дины? Они в сушилке.

— Дины? — удивляюсь я. — Я думал она в Америке.

— Она приезжает послезавтра. Впервые за пять лет.

— Ничего себе. И как мне ее воспринимать?

— В смысле?

— В смысле родственных связей. Кем она мне приходится?

Пару секунд Элис быстро моргает.

— Ну… что-то вроде двоюродной сестры. Сестра твоей невестки. Стало быть, двоюродная сестра?

— Двоюродная сестра по линии невестки, — говорит Бен, входя в комнату. Время вышло. Время посещений кончилось. Минута на размышления прошла. Он бросает номер «За линией» на стол.

— И надолго она приезжает? — интересуюсь я.

— Да навсегда, думаю, — отвечает Элис. — Дина говорит, что очень устала от Нью-Йорка. К тому же она разошлась с одним парнем, так что… ну, сам понимаешь. Она остановится у нас, пока не найдет жилье.

— Понятно.

Понятно. В это «понятно» можно ведь столько смыслов напихать. Когда тебе говорят, что пора заканчивать, заканчивать с подразумеваемой нежностью, неясной тоской и неразделенными эмоциями, что вся эта наша любовь — пустой звук, то чаще всего отвечаешь именно так: «Понятно». Невыразительное, безразличное «понятно» сдерживает натиск непонятного. Хотя, чисто лингвистически, это всего лишь шаблонная реакция, пустое эхо согласия. Сейчас призрак «понятно» исчезает, и я пробую нечто иное — банальный, без тени намека, кивок. Однако перед тем, как во мне все закипит, но выльется в этот жалкий кивок, я буду ощущать себя арестантом с пожизненным сроком, который, передвигая свою койку на несколько сантиметров влево, вдруг замечает тоннель для побега. И иногда, очень редко, становится ясно — причем абсолютно ясно (это уверенность человека, которому на развилке дорог ангел указывает путь), — что нужно сказать.

— Бен, а ты записал матч тура на прошлой неделе?

— Конечно. «Ньюкасл» играл великолепно. Невероятно, как сильно сказывается, что тренер был в свое время выдающимся игроком.

Не надо больше говорить о Дине — может показаться, что я давлю на них, зондирую почву. Так что я отправляюсь в надежный и безопасный мир футбола, где план беседы известен заранее, где я могу говорить, и говорить, и говорить, не опасаясь проговориться.

Похоже, Элис на секунду задумалась. Но и она вдруг включается в нашу беседу:

— По-моему, Киган должен был стать тренером сборной Англии еще три года назад. Помнишь, как Джимми Армфилд рекомендовал его Футбольной ассоциации, но там все были за Венэйблса.

У Элис, как видите, есть еще и туз в рукаве — искренняя страсть к футболу. От имени мужчин могу сказать, что список эмоций, которые возникают при знакомстве с женщиной, заявляющей о своем интересе к футболу, таков: подозрение, подозрение и еще раз подозрение. В глубине мужского сознания таится уверенность в том, что это не искренний интерес, что должна быть какая-то подоплека. Вероятно, все дело в желании женщины отличаться от других; или, что более вероятно, она просто хочет порадовать своего мужчину; или, вероятнее всего, это отпечаток лет, проведенных с мужчиной, который постоянно смотрит футбол и говорит о футболе: она решила, что лучше попытаться понять хоть что-то из рассуждений футбольных экспертов, чем провести половину отведенного ей на земле времени в молчании. Но Элис, похоже, влюбилась в футбол еще четырехлетней девочкой, когда отец взял ее с собой на матч «Лейтон Ориент», команды третьего дивизиона, и если человек в состоянии оправиться от этого душераздирающего зрелища, значит, он по-настоящему любит футбол. Элис действительно разбирается в футболе, можете мне поверить, поскольку я тоже разбираюсь в футболе, а я разбираюсь в футболе по одной причине, о которой Элис даже не подозревает. Причина такова: в конце двадцатого века умение разбираться в футболе заменило умение забивать мамонта в качестве доказательства мужественности. «Как звали игрока „Порт Вейл“, которого вызывали в сборную?», «У какой из команд Премьер-лиги самое короткое название?», «Как звали шестерых игроков „Саутхэмптона“, в разное время игравших за сборную Англии с капитанской повязкой?» Эти вопросы, как и многие другие, на самом деле означают только одно: «А у тебя есть член?» Но становится страшно, когда тебя ловит в баре какой-нибудь футбольный спец и зажимает в углу: «Ладно. Перечисли всех обладателей Кубка Англии с 1946 года». И ты должен перечислить их и их соперников в финалах и сказать, какой был счет; а если он настоящий псих, то и количество зрителей на каждом матче, и если ты хоть раз ошибешься, то ты — разочарование месяца. А самый ужасный момент наступает, когда он спрашивает: «Ну и что ты думаешь о Брайане Харкнессе?», а ты понятия не имеешь, кто такой Брайан Харкнесс, но этого нельзя признавать, так что наудачу начинаешь говорить общие фразы, что-то вроде: «На мой взгляд, он интересный игрок», на что футбольный спец выдает: «Он — физиотерапевт в сборной Англии». И тут ты вдруг замечаешь в его взгляде презрение, в этом взгляде видно, как тот портрет самого себя, который ты с такой тщательностью вырисовывал, сначала темнеет по краям, а потом сгорает.