Сафари для русских мачо - Евгений Костюченко

— А ты пробовал?

— Да что пробовать? Что я, себя не знаю, что ли? Или не знаю людей? Да вы и сами все знаете, — Марат безнадежно махнул рукой и откусил кончик сигары. — Давайте лучше закурим, Вадим Андреевич. Знаете, я до ранения не пил и не курил. А когда в госпитале лежал, приучился. У меня дыра была в легком. Никак не зарастала. Как только начал курить — мигом затянуло!

— Дыра в легком?

— Пулевое навылет.

— И у меня такая же дырка была, — признался Гранцов. — Сквозное в грудь.

— Ну вот, я же сразу почувствовал, что у нас есть что-то общее, — обрадовался Марат. — А где вас подбили?

— Да случайно получилось, — ответил Вадим. — Но должен сказать, что я как раз после этого дела целый месяц не мог курить. Чисто психологически. Казалось, что дым из спины выходит.

— Быстро вылечили?

— Моментально.

Гранцову не хотелось рассказывать об особенностях своего быстрого исцеления. Дело в том, что в первый же день в госпитале ему вкололи очень дорогое лекарство, но вкололи по ошибке, перепутав с кем-то. В результате через час он оказался в реанимации с удушьем. Клиническая смерть. Встреча с покойниками. Мучительное возвращение к жизни. Регина передала ему иконку Иоанна Кронштадтского, и он держал ее в нагрудном кармане.

Конечно, такое не расскажешь человеку, с которым познакомился пару часов назад. Поэтому Вадим спросил:

— А ты где схлопотал свою пулю?

— Ярышмарды, слышали?

— Да, место известное, — заметил Гранцов. — Раструбили о нем тогда будь здоров.

— Да все не то, — махнул рукой Марат. — Пропаганда одна.

— Можешь рассказать, как оно было-то?

— Могу.

Солдаты охотно рассказывают о войне, но только друг другу. И то, что Кирсанов не заставил себя упрашивать, означало, что парень признал Гранцова за своего.

— Как только из Нижних Атагов колонна вышла, я уже знал, что будет засада, — начал Марат. — На дороге одни женщины и дети, и все идут навстречу. Верная примета. И, по-моему, все уже знали, что нас там ждут, в ущелье. А куда денешься? Последний мост прошли, перед ущельем затворы передернули.

«Да, все так и было, — подумал Гранцов. — Так было сотни раз. Знаешь, что тебя уже кто-то держит на мушке, и все равно идешь. Почему бы не послать разведку по флангам? Почему просто не накрыть огнем «зеленку» по краям ущелья? Потому что лень. Потому что командиры пьяны. Потому что уж такая это война»…

А Марат продолжал говорить, задумчиво вертя в руках пустой стакан:

— Прошли Ярышмарды, все тихо. Головной танк с минным тралом уже за поворот зашел. Я ближе к голове ехал, с дембелями на «Урале» с продовольствием. Они на мешках лежали, а я в кабине с земляком. Если б остался в кузове, сгорел бы вместе с парнями… Перед нами «бээмпэшки», а за нами — веселая компания: наливники и «Уралы» с фугасами. Только я подумал, что в случае чего надо держаться поближе к броне, и тут… Смотрим, из-за пригорка башня танка вылетает оторванная. Взрыв. Так рвануло, что даже под «Уралом» дорога дрогнула.

— Там фугас был заложен, — подсказал Гранцов.

— Ага, я так и понял. Сразу второй взрыв, тоже где-то в голове. Третий — между наливниками. Я из кабины вылетаю, кидаюсь на обочину. Огонь был очень плотный. Но я добежал, залег. Оглядываюсь. Ситуация грустная — колонна встала. Один наливник уже горит, из-под других ребята отстреливаются во все стороны, но духов пока не видно, только из кустов летят огни: штук пять РПГ[4]бьют строго по наливникам. Поджечь хотят.

Командиров не видно и не слышно. Каждый сам за себя бьется.

Смотрю, мимо шагает во весь рост кто-то из наших. Контуженный, головой мотает, ничего не слышит. Я выскочил, повалил, за воротник к себе в яму затянул. Смотрю, а он офицер, капитан. Тут наливники уже взрываться начали. Керосин течет, горит и течет. В голове колонны бьются по-взрослому, оттуда дым черный, все затянуло. У моего контуженного капитана бинокль оказался. Стал я осматриваться, куда бы отступить. Вижу в кустах на той стороне — показались трое бородатых. Выдвинули пулемет на открытое место, нагло так устроились, налаживают. Не удержался, начал по ним бить из АКМ. Потом других высмотрел, гранатометчика с помощниками, ими занялся. Пока воевал, забыл, что хотел отступать. Тут как рванет… Нас чуть из ямы не выбросило. Сначала думал, нас бомбят. А это керосин добрался до грузовиков с фугасами. Нам еще повезло, что все снаряды по одному взрывались. А могли бы и разом сдетонировать.

Так мы бились где-то час. Я патроны пожег, пора сваливать в конец, там, вроде, уже все затихло. А в голове так и стреляют. Там разведка в БРДМ отбивалась до упора. Геройские были парни. Если б подмога хотя бы на час раньше пришла, в голове могли еще уцелеть мужики. А так… — он махнул рукой и замолчал.

— Там поблизости стоял 324-й полк, — сказал Гранцов. — Парни мне потом рассказывали, что хотели выдвинуться, когда услышали взрывы. Но им приказали не дергаться.

— Обычное дело, — кивнул Марат.

— Ты так и не сказал, как тебя ранило.

— Глупо. Поднял я своего капитана на плечо, перебежками двигаемся в конец. Там опять стрельба. Мы — в зеленку на пригорок. Вдруг налетает совершенно очумелый народ, и долбят прямо в нас. Попали в грудь. Я же вижу, что наши, ору им. Врубились, подбежали, подобрали нас. Мой контуженный с перепугу мигом пришел в себя. Объясняет им, что надо в голову идти. Я с ними хотел, говорю, дайте магазин, а у меня уже кровь из горла. Тут капитан уже сам меня потащил на себе. Когда шли по дороге, насчитал двадцать восемь горелых трупов. Говорят, там больше полегло. Конечно, больше. Моих-то дембелей никто не считает. А их двадцать человек было в одной машине. Сгорели от одного выстрела. «Шмель»[5]— и все. Мне повезло, что я из кабины успел вылететь.

Вот и все. Потом госпиталь. Отпуск, войну срочно закончили, и в полк я уже не вернулся. А тот контуженный капитан меня не бросил. Сейчас я у него работаю в конторе. Шеф мой. Вот так оно и бывает, да?

— Я смотрел видеокассеты по Ярышмарды, — сказал Гранцов. — Трофейные. С Хаттабом и его арабами. Они на следующий день туда вернулись и все аккуратно засняли. Для отчетности. Если хочешь, могу тебе достать копию.

— Не надо, — Марат подставил свой стаканчик. — Давайте еще по виски ударим.

— Второй тост — за здоровье, — сказал Гранцов. — Наливается под обрез. Пьется до дна.

— А я знаю только два тоста — третий и пятый.

Гранцов не собирался здесь, в уютном салоне, среди празднично веселых соседей поднимать Третий тост — за павших. Поэтому, закрыв бутылку, убрал ее в особое гнездо на сиденье, и спросил: