Умный, наглый, самоуверенный - Вера Коркина

Толстяк стартанул сразу же: «Ввиду создавшейся неблагополучной обстановки пора начинать переходить к цивилизованным формам взаимодействия, более адекватным текущему моменту. Безвременная кончина нашего товарища Матвиенко Дмитрия в юном возрасте по неустановленным причинам свидетельствует, что взаимопонимания в настоящий момент не достигнуто и…» — Толстяк протарабанил текст на бешеной скорости и остановился, чтобы перевести дух.

Босик во время речитатива мотал головой, как лошадь, отгоняющая слепней.

— Ты что-нибудь понял? — Босик посмотрел на Комара, весом и ростом превосходившего его самого.

— Нет.

— Мы не поняли, — объявил Комар.

— Повторяю для непонятливых… — вновь завелся Толстяк. — Цель нашей встречи состоит в том, что…

— Погоди. Где брал? — Босик кивнул на ослепительный галстук Толстяка.

— В «Парижской моде».

— Гибель какого товарища? — Авилов смотрел внимательно, но следов притворства не обнаружил. Босой ленился врать.

— Матвиенко — это Митяйка, — перевел Хрипун.

Босой тяжело вздохнул.

— Начнем по порядку. У тебя бардак, Пушкин. Магнитофон твои сняли в наглую. Это раз. Ты не объяснил, плохо учишь. Митяйка в казино делал шум, базарил за выигрыш, махал пистолетом, это два. Крышку снял с плевательницы и вытащил пушку в натуре. Ребята его увели и поучили.

— А труп зачем из него делать? — Босик изумился или сделал вид.

Авилов проследил за Комаром, но садистского удовольствия на лице Комара не было, одна скука.

— Поучили и оставили.

— Он умер.

— Не мог он помереть от синяков, — лениво отозвался Комар.

— Ты, Сергеич, по пустяку меня назначил. Это не наш труп. Нам от него пользы нет.

— Семье он был нужен.

— Тогда смотри за семьей. — Босик развернулся, закончив разговор. Потом остановился: — А что, Пушкин, поехали шпилить?

— Поехали, — чертыхнувшись про себя, он сел в машину с босиковскими амбалами, кивнув на прощанье Хрипуну. Как дети малые. Придется проиграть пару штук. Но это, пожалуй, означало, что Босик чист. Раз хочет компенсации за ложный вызов. За картами, кстати, можно расспросить про Гонца.

— Ты, Пушкин, жирного с галстуком не бери больше, достал он, — предупредил Босик. — Как гусь в цирке гагакает.

Домой Авилов вернулся утром и позвонил Хрипуну. Чего проще. Вначале узнать причину смерти, а уж потом разговаривать с Босым. Все навыворот. Вот что значит сидеть на двух стульях сразу.

Полгода назад он, что называется, вложил деньги — купил заброшенное КБ на территории завода резиновых изделий. В приданое получил допотопные станки, какую-то лабораторную рухлядь и список уволенных. Он сделал обзвон списка, чтобы узнать, что здесь изобретали мученики науки.

Двое списочных оказались вменяемыми, он их взял, этих Винтика и Шпунтика, Груздева и Шмакова, и дело завертелось. Народец он нанимал самолично и делил их условно на пытливые умы и руки не для скуки. С умников не требовал ловкости и дисциплины, от умельцев не ждал открытий. Талант у человека один. Груздев проявил нечеловеческую прыть и отыскал комплектующие для станков, дешевых поставщиков и прочее. Каждый сантиметр площади он жаждал употребить в дело. Последнее его ноу-хау было — развести на широких подоконниках огуречные теплицы, но с этой мечтой пришлось расстаться. Тут Авилов оказался непреклонен. Будучи директором с основным пакетом акций, нагло поснимал пейзажики, добытые Груздевым, а взамен повесил «генерала», как прозвал картину народ.

Шмаков слегка обезумел, оттого что кто-то заинтересовался его изобретательством и даже продал старого дружка — спортивный автомобиль. Авилову же и продал, чтобы купить акции. Что директор сделал с автомобилем, оставалось тайной, потому что продолжал ездить на старом БМВ. Один раз Шмакову померещился его дружок на проспекте Дружбы, но в нем гордо восседала девица, и он усомнился: слишком бравый вид был у дружка. Шмаков плодил идеи, как земля после дождя — грибы. На все случаи жизни у него были патенты, но Авилов отметал их один за одним за нерентабельностью. Он знал автомобильный рынок. Неделю назад они выбросили на оптовки первую партию товара. И это грело сердце.

А другой род деятельности начал заваливаться. Митяйка пропал ни за грош, злой, с татарским диким глазом, беспутный игрок, но любую сигнализацию ставил и снимал в считанные секунды. За два года сгорел. Пропал Гонец, у которого схвачена дорога в Казахстан, некому вести фуру заказчику. И кто его взял, надо узнавать, у Босика он выспрашивал безрезультатно. Тетка Нюра погрязла в огороде, завела флирт с военным, купившим соседний участок, и помогает не племяннику, а своей новой пассии. Даже на обеды зазывать перестала. Принялся ее отчитывать, а она ни с того ни с сего пригрозила переписать завещание. Она тоже была акционером. В доме полно живности. Он улыбнулся.

Вернувшись от Босика, он застал Иру с компрессом на лбу — стукнулась об холодильник. Он решил, что с домашними разберется позже, обмолвился только, что, если Ире нужна работа — отвлечься от мрачных мыслей, пусть идет бухгалтером. К счастью, все забывается, а работа тому способствует. Можно использовать труд как средство отупления и забвения. Обращаться к господину Груздеву. И написал телефон.

Письмо № 4.

«Танюша, наконец-то я получила твое письмо!!! Как же я радовалась! Тут у меня совсем идиотская жизнь пошла, с этой его Ирой. Вот ты пишешь, чтобы я не давала себя в обиду, не позволяла затуркивать. А как? Как? Вчера мадам изволила обратить на меня внимание, явилась на кухню — и поехало. Не так капусту шинкуешь! И вообще капуста прошлогодняя, зачем купила, если свежей полно. Я, естественно, молчу. Дальше — больше, грибы надо вначале разморозить, а не совать комком в кастрюлю. Я соответственно снова молчу. Она мне — ты что же, язык с супом съела? Ну и так далее, сама понимаешь, что слово за слово. Злая, как овчарка, муж, наверно, бросил, но почему я-то должна отдуваться? Обозвала „хабалкой“. Тут я не выдержала, пошла в кладовку, где у А. С. пистолет, и ей его показала, как он мне показывал. Она чуть в окно не выпрыгнула и еще треснулась со страха об холодильник. Я ей говорю: „Шутка! Он не настоящий!“ Думаю, уволит он меня за это. Ну и пусть, в конце концов. Хотя еще вчера хвалил за зажимание носа платком. Мол, какие руки сильные! Я ведь всему легко учусь, ты же знаешь, Таня, я способная, хотя талантов у меня никаких.

Но главное известие я приберегла под конец. Ты не поверишь, я видела Павла! Сон был в руку: изменился он страшно, исхудал, даже поседел, по-моему, и стал красивее прежнего. Худоба и щетина ему к лицу, вид такой изможденно развратный. Я разинула рот, но он или не он, сразу определить не смогла. Но тут он тоже меня увидел, как-то съежился, отвернулся и быстро пошел в обратную сторону. Но уж с походкой не ошибешься. Я чуть не заплакала. Ведь он, Таня, очень хороший человек, и жили мы душа в душу, так за что он от меня отвернулся?