Римский период, или Охота на вампира - Эдуард Тополь

Но перед войной он вспомнил о «дальней», приказал усилить ее охрану танками, а по всем сторонам глухого кирпичного забора сделать восемь ворот, чтобы в случае опасности рвануть с этой дачи на танке в любую сторону…

Потом, после войны – но еще не остыв от нее, – он распорядился проложить от Москвы до Горок-2 железную дорогу, а от Кремля до «дальней» – секретную подземную линию метрополитена. К самой же даче были пристроены крытый плавательный бассейн с гидромассажем и сауной, а также бытовка для постоянной прислуги. Вся эта работа говорит о том, что Хозяин собирался переселиться на «дальнюю» дачу основательно и надолго, но, похоже, воспоминания о кровавой семейной драме мешали тут даже ему, стальному Сталину, и он продолжал жить на «ближней», устраивая там попойки для своих «соколов», членов его карманного Политбюро.

Под самый конец, когда боязнь покушений на его бессмертную жизнь стала маниакальной до такой степени, что он каждую ночь менял спальни на своей «ближней» даче, он и на «дальней» велел все комнаты переделать под спальни, надеясь, наверное, простым секретным рывком с одной дачи на другую перехитрить не то своих воображаемых убийц, не то саму барыню Смерть.

Перехитрить, как известно, не удалось, он умер на «ближней» Матвеевской даче, и «дальняя» дача легла на руки кремлевского ХОЗУ во всем своем нетронутом сталинском виде – с одинаковой, как в казармах, светлой мебелью из карельской березы в спальнях, с текинским ковром и изразцовым камином в гостиной, с библиотекой и кабинетом на втором этаже, бильярдом в кинозале и гидромассажем в плавательном бассейне.

Прекрасная дача! С чистейшим и упоительным воздухом гигантских корабельных сосен, с просторным парком, дорожками для прогулок, теплицей, барскими беседками – ну просто живи не хочу!

Однако ни Маленков, ни Хрущев, ни Брежнев, ни члены их Политбюро, ни даже кандидаты в эти «члены» никогда не посягали на эту дачу, словно страшились встретить тут призрак сухорукого «гения всех времен и народов»[6].

Зато самые избранные или самые секретные гости Кремля – Фидель и Рауль Кастро, Ульбрихт, Живков и им подобные – считали за честь переночевать на кровати «самого» Сталина, сыграть на его бильярде, попариться в его сауне и поплавать в его бассейне. И тогда – на практике – выяснилось, что именно здесь, вдали от официального Кремля, под кронами сталинских сосен и под психологической сенью его незримого призрака, очень удобно вести тайные переговоры с вождями западных компартий, арабскими лидерами и другими зарубежными гостями. Почему-то тут они становились сговорчивее, откровеннее, покладистее…

Так «дальняя» дача стала домом секретных свиданий – и не только политических…

Впрочем, всего этого Елена, конечно, не стала излагать Винсенту, да и сама, я полагаю, не знала. Но и того простого факта, что Винсента привезли на дачу самого Сталина, оказалось, как обычно, достаточно, чтобы и этот иностранец широко распахнул глаза и рот и с трепетом оглядывался по сторонам, как в таинственном храме.

Елена провела его по даче, показала плавательный бассейн, гостиную, кинозал с бильярдом, а потом повела по коридору второго этажа в глубину дома, открывая слева и справа двери в просторные спальни.

– Где вы хотите расположиться, синьор? Выбирайте.

– Неужели Сталин действительно тут спал? Fantastico! На этой кровати?

Она усмехнулась:

– Винсент, Сталин был человеком, как мы с вами. Тут в каждой спальне есть ванна и туалет. Он и ими пользовался, клянусь вам!

– О, я понял… А сколько я тут пробуду? Когда мы поедем к синьору Андропову?

– Товарища Андропова вы увидите завтра в восемь утра. Постарайтесь не проспать. Бонна ноттэ!

– Как, Элен?! Вы меня бросаете? Здесь? Наедине с духом Сталина? – Винсент с притворным ужасом схватил ее за руку. – Нет! Никогда! Я вас не отпущу! Moriro qui di paura! Я тут умру от страха!

Но Елена мягким движением выпростала свою руку и улыбнулась:

– До завтра, Винни. Мой рабочий день закончился. Чао.

5

– …Мы не верили в их рукотворных богов, и мы занимались ремеслами, которые они презирали. Мы разводили скот, добывали камень в каменоломнях, прокладывали дороги в пустынях, производили кирпич и черепицу и строили пирамиды для их фараонов, а они держали нас своими рабами…

Наверное, со стороны мы выглядели дикарями, впервые глазеющими из окон автобуса на волшебный мир западной цивилизации.

– Ой, смотрите сюда! Какая свалка автомобилей! Почти новые!

– Ой, какая чистота!

– А сколько магазинов – на каждом шагу!

– А на витринах что делается! Одних сосисок тридцать сортов!

– Мама, мама! Посмотри: колбаса прямо на витрине и нет очереди!

– Нет, вы видите, как подстрижены деревья?

– А какие дороги!

– А дома?! Слушайте, неужели все эти дома – частные?

– А цветы? С ума сойти – тюльпаны в январе!

– Нет, но витрины! Боже, сколько продуктов! Конечно, почему бы им тут не жить?..

Прокатив через ошарашивающе чистый, витринно-сказочный и разукрашенный рекламой центр Вены, автобус въехал куда-то в пригород, поднялся по холму и привез нас на Джорданштрассе в небольшой отель с вывеской «Zum Turken». Но едва я, волоча свой чемодан и пишмашинку, вошел в его вестибюль – о Боже, мне показалось, что я вернулся в СССР 1945 года, когда мы с мамой возвращались из сибирской эвакуации и сутками мыкались на переполненных сибирских вокзалах, спали на полу и пили из кружек, цепочками прикованных к баку с надписью «Кипяток». Крохотный и обшарпанный холл «Зум Туркена» был так же, как те вокзалы, забит детьми, их родителями, стариками и старухами. Прибывшие ночными и утренними поездами из Бреста и Чопа, они торчали здесь с раннего утра – ждали размещения. Стульев хватало только для стариков, те, кто моложе, сидят на своих узлах и чемоданах, а дети ползают по полу голодные, потные, сопливые. Какая-то мать кормит ребенка грудью, а другая сует своему малышу печенье, но он, зареванный, сипло твердит:

– Я не хочу печенье, я кушать хочу!

– Ну, Сема, пожалуйста! – просит она со слезами, и я вижу ее беспомощно разведенные руки, в которых только пачка сухого печенья. – Ты же видел, еду у нас забрали в Бресте.

А посреди этого эвакуационного шума, гвалта, плача детей и толкотни взрослых сидит за стойкой, как за волнорезом, портье и обзванивает другие пансионы, пытаясь спровадить туда новоприбывших.

Бросив свой чемодан, я по киношной манере тут же протискиваюсь сквозь этот табор и иду посмотреть – а что же там, внутри отеля? Я прохожу по его коридорам и вижу, что трехэтажный «Зум Туркен» заселен теми, кто приехал раньше нас, и заселен до отказа – так, как заселялись, наверное, тифозные бараки в России двадцатых годов, – по шесть коек в каждом крохотном номере, а туалет общий и единственный на весь коридор, совмещенный к тому же с умывальником, – ну точь-в-точь как в моей бывшей армейской казарме. Грязь, гомон, плач детей, запахи сортира и вареной курятины…