Sacre Bleu. Комедия д’искусства - Кристофер Мур

— Прошу зайти, мадемуазель, — сказал Папаша Лессар, проворно поддев сына за подбородок и тем закрыв ему рот. — Взгляните на свою картину.

— О, я ее уже видела, — рассмеялась в ответ Марго. — Я хотела спросить, нельзя ли мне вместо картины взять другой приз — вашу липкую булочку?

Улыбка, с которой Писсарро приветствовал девушку, вдруг опала, точно художнику в лицо попали парализующим дротиком художественных критиков-пигмеев из чернейшего на свете Конго. Он весь обмяк и сел.

— Я вас просто дразню, — сказала Марго, кокетливо коснувшись рукава художника. — Для меня большая честь иметь вашу картину, месье Писсарро.

Вслед за Папашей Лессаром девушка зашла в булочную, а художник и мальчик остались на улице. Оба были слегка огорошены.

— Эй, художник, — донесся до них скрипучий голос. — Краски нужны? У меня лучшие пигменты, растертые вручную. — К столу подошел скособоченный человечек со своим ослом.

Писсарро перевел взгляд — человечек размахивал жестяным тюбиком без колпачка.

— Тончайший ультрамарин, — продолжал Красовщик. — Настоящий колер. Истинный цвет. Киноварь, крапп, итальянские глины. А не фальшивое прусское говно. — Человечек сплюнул на голубя, дабы показать все свое презрение к пруссакам, краскам человечьего изготовления и голубям вообще.

— Я беру краски у Папаши Танги, — ответил Писсарро. — Он знает мою палитру. А кроме того, у меня нет денег.

— Месье, — подтолкнул его Люсьен и кивнул на десятифранковую купюру, которую художник по-прежнему держал в руке.

— А попробуйте ультрамарин, — сказал Красовщик. Тюбик он закрыл крышечкой и положил его на стол. — Понравится — заплатите. Нет — так нет.

Писсарро взял тюбик краски, открыл его и принюхивался, когда из булочной выпорхнула Марго. Она танцевала с маленьким холстом, держа его на вытянутых руках, кружилась с ним, а юбки ее вихрились вокруг.

— О, это чудесно, месье Писсарро. Обожаю. — Она прижала холст к груди, нагнулась и чмокнула художника в лысую макушку.

От напевности ее голоса у Люсьена скакнуло сердце, и он выпалил:

— А хотите посмотреть, как собаки борются?

Теперь Марго обратила на мальчика внимание. Не отрывая маленький холст от груди, она погладила Люсьена по щеке и заглянула нему в глаза.

— Вы только поглядите, — сказала она. — Ох какие глаза, такие темные, такие таинственные. О, месье Писсарро, вы обязаны написать портрет вот этого с его глубокими глазами.

— Да, — ответил Писсарро, который вдруг понял, что до сих пор держит в руке тюбик краски, а кособокого человечка и его осла нигде не видать.

Люсьен не помнил, как он ушел. Не помнил, как ушла девушка, как он сходил в школу, урока у месье Ренуара тоже не помнил. Он не помнил, как миновал год, а когда вспомнил, чтó за это время произошло, — он уже был на год старше. Месье Писсарро написал его портрет, а Лапочка, любовь всей его юной жизни, умерла от чахотки.

Такое вот маленькое колдовство — встреча Люсьена с синью.

1890 г.

— Как же мне нравятся мужчины с крепкими ушами, — сказала Жюльетт. Она держала Люсьена за уши и раскачивала ему голову взад-вперед, словно бы убеждаясь, что уши у него прибиты, как надо. — Симметрично. Мне нравится симметрия.

— Прекрати, Жюльетт. Отпусти. Люди смотрят.

Они сели на лавочку через дорогу от кабаре «Прыткий заяц», за их спинами располагался небольшой виноградник, а перед ними раскинулся город Париж. Они поднялись по извилистой рю дез Аббесс, поглядывая друг на друга лишь краем глаза, и хотя день был тепл, а склон крут, ни он, ни она не запыхались и не вспотели. Словно лишь им двоим открылся прохладный пруд полудня.

— Ну и ладно. — Жюльетт отвернулась и надула губки. Затем щелкнула парасолькой, едва не ткнув ему в глаз спицей, ссутулилась и выпятила городу нижнюю губу. — Я просто люблю твои уши.

— А я люблю твои, — услышал себя Люсьен, недоумевая, зачем он так сказал, хоть это и было правдой. Да, он любил ее уши; любил ее глаза — хрустальной и живой синевы, как плащ Богородицы; любил ее губы — дерзкое и нежное основанье идеального поцелуя. Он любил ее. А затем, коль скоро она смотрела на город, а не прямо на него, с языка Люсьена соскочил вопрос, круживший в уме весь день, и отпугивала этот вопрос лишь его зачарованность девушкой. — Жюльетт, где же, во имя всего святого, ты была?

— На юге, — ответила она, не сводя взора с новой Эйфелевой башни. — А она выше, чем я думала, когда ее начинали строить.

Когда Жюльетт исчезла, в башне было едва ли три этажа.

— На юге? На юге? Юг — не объяснение двух с половиной лет без единой весточки.

— И на западе, — сказала она. — Рядом с ней соборы и дворцы — как кукольные домики.

— Два с половиной года! Только записка: «Я вернусь».

— Я же вернулась. Интересно, почему ее не выкрасили в синий. Синяя она бы смотрелась очень недурно.

— Я всюду тебя искал. Никто не знал, куда ты уехала. Место у модистки держали за тобой много месяцев, ждали тебя. — Перед отъездом Жюльетт работала в мастерской, шила дамам изящные шляпы.

Теперь она к нему повернулась, подалась ближе и спрятала обоих за парасолькой — и поцеловала его, а только у него закружилась голова, девушка оторвалась и ухмыльнулась. Он улыбнулся ей в ответ, на миг забыв, до чего сердит. А потом злость вернулась, и улыбка пошла на убыль. Жюльетт облизнула верхнюю губу кончиком языка, оттолкнула Люсьена и хихикнула.

— Не сердись, милый. Мне было некогда. Семейные дела. Личные. Теперь я вернулась, и ты — мой единственный и навсегда.

— Ты же говорила, что сирота и у тебя нет семьи.

— Солгала, значит, да?

— Солгала?

— Быть может. Люсьен, пойдем к тебе в мастерскую. Я хочу, чтобы ты меня написал.

— Ты сделала мне больно, — сказал Люсьен. — Ты разбила мне сердце. Боль была такая, что я думал — умру. Я не писал много месяцев, не мылся, я жег хлеб.

— Правда? — Глаза у нее вспыхнули, как у детишек с горы, когда Режин выносила свежую выпечку.

— Да, правда. Не злорадствуй так.

— Люсьен, я хочу, чтобы ты меня написал.

— Нет, не могу. Только что умер один мой друг. Мне нужно присматривать за Анри и поговорить с Писсарро и Сёра. И еще я должен нарисовать карикатуру для «Бешеной коровы» Виллетта. — По всей правде, ему было еще много чего выместить на ней, но ему не хотелось от нее отходить ни на миг, однако нужно, чтобы и она помучилась. — Нельзя просто так прыгнуть в мою жизнь из-за угла и рассчитывать… А что ты вообще делала на авеню де Клиши среди дня? Твоя работа…

— Я хочу, чтобы ты писал меня ню, — сказала она.