Разоренный год - Зиновий Самойлович Давыдов
Шрифт:
Интервал:
«Бум-чи-чи-чи, бум-чи-чи-чи, бум-бум-бум!»
ПОЧЕМУ ДА ПОЧЕМУ
Об овечках, покинутых Сенькой в орешнике, вспомнили только на другой день.
Андреян и Арина исходили в поисках всю округу, но даже на след не набрели.
Если бы овечек зарезали волки, хоть что-нибудь бы осталось: копыта, клочья шерсти или запекшаяся на траве кровь. А тут — ничего! Должно быть, и овечек прихватили с собой поляки на обратном пути из Мурашей.
Андреян с Ариной и Сенькой поселились в отдельной избенке на огромном дворе князя Дмитрия Михайловича. Вместе с другими крестьянами из Мугреева они стали возить с поля снопы и сбрасывать их на княжеские гумна. Даже Сенька оказался здесь при деле. Наложат Андреян с Ариной в поле полный воз ржаных снопов, подбросит Андреян Сеньку на снопы, даст ему в руки вожжи — и Сенька катит важно по широкой мугреевской улице. Кнутишком Сенька помахивает, вожжами подергивает, губами причмокивает…
— Но-но-о, сивка-бурка! — покрикивает Сенька на запряженную в воз лошадку неопределенной масти. — Пошла-поехала, чего задумалась?
У Сеньки в Мугрееве уже и товарищи нашлись. Вместе дергали волос из конских хвостов на лески; вместе стали купаться в речке и удить уклейку под старыми ивами.
Тем временем сноповоз кончился, началась молотьба.
«Тук-тук, тук-тук, тук-тук», — стучали цепы по токам, подле гумен. Целыми днями, от утренней зари до вечерней, тукало по всему Мугрееву. Пока стояло вёдро, все торопились с обмолотом. Но больше всех торопился и других торопил князь Дмитрий Михайлович. Ему пора было в Зарайск, где он был воеводой; а там и в Москву, где решались судьбы русского царства.
Пока шел обмолот, Сенька с другими ребятами бегал в Мугрееве от гумна к гумну. Там все они кувыркались на обмолоченной соломе и кричали в лад ударам цепов:
— Сно-пы, сно-пы, по снопам це-пы — то-пы, то-пы, топытушечки!
Мужики гнали ребят прочь; те разбегались и уже издали снова принимались за свое:
— Сно-пы, сно-пы, по снопам це-пы…
Но не кончился еще обмолот, как Андреян стал на другую работу: ковать лошадей, чинить князю всякую дорожную снасть, на колеса натягивать новые шины либо перетягивать старые. Так, за работой, и лето кончилось.
Березовая роща, подходившая к речке, стояла словно одетая в золото. Листик за листиком бесшумно роняли на землю деревья; и казалось, что в золотую парчу была убрана и земля.
Раным-рано забирались ребята в лес. У каждого лукошко либо сумка.
Сенька тоже бродил по лесу и к обеду приносил матери полное лукошко отборных грибов. Тут были и белые грибы, и подберезовики, и подосиновики, и лисички, и белянки…
После обеда Сенька отправлялся к сараям и амбарам глядеть, как грузят на телеги всякое добро. Оно было уложено в сундуках, насыпано в мешки, заколочено в ящики.
Сенька знал, что в сундуки положено платье — шубы, кафтаны, зипуны, рубахи, шапки, пояса, рукавицы… В мешках была ржаная мука. В ящиках что-то побрякивало: там было оружие и снаряжение — сабли, копья, рогатины, топоры, пищали и пистоли, луки и самопалы, шлемы, кольчуги и панцири.
Никогда столько клади не приходилось видывать Сеньке. Она была наложена на возы, укрыта рогожами и перевязана веревками. Под навесами, опоясывавшими конюшенный двор, она ждала отправления — какая в Зарайск, какая прямо в Москву.
Всей укладкой распоряжался Федос Иванович. Он почему-то никогда не говорил «Москва», а всегда — «белокаменная».
— Отсчитай, ребята, сто кулей в белокаменную, — говорил он грузчикам. — Остатнее ссыпай в сусеки.
Однажды он осматривал починенную Андреяном колымагу на огромных колесах. Похвалив работу мурашовского кузнеца, он молвил при этом:
— Выдержит колымага хоть какую дорогу: хоть путь, хоть распутицу… Докатит до белокаменной Москвы.
— Дяденька Федос Иванович… — обратился Сенька к старику, обстукивавшему своим костыльком кузов колымаги и спицы на колесах. — А почему, дяденька, Москва — белокаменная?
Но Федос Иванович был занят своим. Он только цыкнул на Сеньку и на вопрос его не ответил.
Тогда неугомонный Сенька пристал к отцу.
Андреян в это время, покончив с колымагой, собирал в ящик разбросанный на земле инструмент.
— Тятя, — сказал Сенька, — почему дяденька говорит «Москва белокаменная»?
— Экий ты, Сенька! — отмахнулся и Андреян, который тоже занят был по горло. — Почему да почему… Ступай, вон мать тебя кричит.
— Нет, ты скажи!
— А вот скоро поедем в Москву белокаменную, там своим умом дойдешь, почему. Москва, говорят, дураков не любит и слезам не верит. Там держи ухо востро! А то, брат, знаешь, Москва бьет с носка.
У Сеньки от всего этого совсем в ушах заломило. Москва — она и белокаменная, и слезам почему-то не верит, и бьет с носка… Сенька решил, что и верно лучше всего увидеть все это собственными глазами.
И он стал с нетерпением дожидаться отъезда в белокаменную Москву.
ВОТ ОНА, БЕЛОКАМЕННАЯ!
С большим обозом и множеством слуг тронулся князь Дмитрий Михайлович в путь.
Стоял октябрь. Ненастье кончилось, и на дорогах ночами уже подмораживало.
Проехали Мураши с погорелыми избами на Настасеином конце: оставили далеко вправо от себя разоренную дотла Шую. Но ехали только днем. Ночевали в монастырях либо в больших селах, предварительно удостоверившись, что там нет поляков.
Сражаться с ними по монастырям и селам не было толку. Князь Дмитрий Михайлович сберегал силы для более решительных боев, которые предстояли, конечно, не в этих глухих местах.
По той же причине Пожарский со своим обозом объезжал и попутные города — Суздаль и Юрьев-Польской. От встретившегося на дороге нижегородского вестника Родиона Мосеева Дмитрий Михайлович узнал, что и в Суздале и в Юрьеве-Польском стоят постоем поляки.
Несколько молодых псарей из княжеской охоты верхом на низкорослых, но резвых конях служили в пути разведчиками и связными.
Они то и дело выезжали вперед, а потом скакали обратно к князю — уведомить его, что путь свободен и нечего опасаться засады либо открытого нападения. После чего княжеская колымага уносилась на рысях к горизонту, над которым висели иссиня-черные осенние тучи. А связные скакали к обозу с княжескими распоряжениями Федосу Ивановичу.
Федос Суета ехал в обозе в особой кибитке. Князь Дмитрий Михайлович и его прихватил с собой. В такое время распорядительный старик мог оказаться и в дороге не лишним.
И верно: за Юрьевом-Польским Федос Иванович остался единственным распорядчиком обоза. Княжеская колымага, сопровождаемая небольшой охраной, совсем отделилась от обоза и повернула к югу —
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!