Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

– Перевернуть мохнатого краба на молодую пыль?

– А костюм?

(Посетитель кивает и играет Баха.)

– Жаба инакомыслия? Тыква!

– Перья слез! Колгот нет?

– Колгот нет.

(Все выпивают еще. Нам уютно и хорошо, атмосфера праздника!)

– Зашнурованный кислород. Вслух.

– Голый грамм. Морковная пуанта!

(Все кивают и соглашаются).

– Икотка на кузнечике.

(Все смеются. Я достаю мормонскую книгу памяти и показываю им зарисовки манга-медведя с площади и девушки, полирующей скрипку в окне соседней лавки. Скрипачи издают одобрительные гласные. Мы снова пьем.)

– Вопреки! Гладиолус…

– Маникюр политики?

– Литий.

(Я встаю прощаться.)

– Жевательная атмосфера? Положи зверя в шапку!

(Мы зачем-то обмениваемся телефонами. Наверное, нам очень хорошо в компании друг друга.)

– Компот!

– Компо-о-о-от! Клавикорды…

(Я выхожу под звон колокольчика, и скрипачи машут мне в окно, пока я не сворачиваю за угол.)

* * *

На улице уже сгущались сумерки. Меня чуть вело от выпитого на голодный желудок вина, и больше всего мне хотелось разжиться кофе и снова попасть на ту площадь с манга-медведем и кракенами. Однако, если я собиралась в галерею к Минни Маус, нужно ускоряться. Я достала телефон, открыла гуглмэпс, ввела адрес с приглашения… и телефон сел.

Ну что ж, не судьба. Я бодро пошагала в сторону гостиницы, но очень скоро поняла, что не представляю себе, где это. Я тут же перестала бояться смерти под колесами тачки и начала бояться смерти от того, что без карт, связи и в полной языковой изоляции я навсегда потеряюсь в бесконечном китайском квартале, буду ночевать в парке на лавочке и закончу свои дни, роясь клюкой по мусорным бакам в поисках пластиковых бутылок.

Спросить было не у кого. Конечно, вежливый метрдотель предупреждал, что никто не говорит по-английски. Но не уточнил, что «никто» – это никто! Ни полиция, ни продавцы, ни официанты, ни сотрудники банка, ни таксисты… Таксисты! Он что-то говорил о просьбе таксисту на обороте брошюрки. Еще настаивал, чтоб я взяла. О смертельно вежливый человек, ты спасаешь мне жизнь!

Поймать такси оказалось непростым делом: следовало найти такое место, где крайняя полоса не была бы занята бесконечным потоком велосипедистов, мопедов и тачек. Я перебрала несколько улиц. Большинство такси были заняты, а те, что останавливались, уезжали сразу, как выяснялось, что клиент не говорит по-китайски и нужно куда-то смотреть и что-то читать… Уже стемнело, и на бойкой дороге просто не было времени на все эти манипуляции. Я пробовала произносить адрес гостиницы по-английски, но таксисты лишь пожимали плечами и отмахивались.

После десятка попыток уговорить водителя, отчаянно тыкая в китайскую надпись и одновременно спасая голову от захлопывающейся двери, я почувствовала себя глупо и пошла курить на лавочку. На другой стороне улицы ребенок на поводке у матери сидел на корточках под фонарем и играл с опавшей корой лиственницы. Орудовавший рядом дворник смел ивовой метлой кору у пацана из-под носа. Ребенок обиделся и истошно заорал.

Я уставилась на непроницаемую китайскую надпись. Под ней было что-то мелким шрифтом – в темноте не разобрать. Я подошла к ярко освещенной мясной лавке. С витрины на меня вылупились стеклянными глазами три расплющенные свиные морды в вакуумных упаковках. Я вытаращилась на них в ответ, пытаясь не думать о том, что привело нас к этой встрече. Казненные Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф будто говорили: «Есть судьбы посложнее твоей. Ты только посмотри на нас! Нам отрубили головы, аккуратно сложили физиономии блинчиками, и теперь мы висим здесь, как веселые маски для утренника в стране великанов. А твое горе – не беда».

Пьяная и голодная часть меня стала думать, в каком виде это готовят и едят? Но голос еврейских предков велел отвернуться и встать так, чтобы свет падал на брошюрку. Действительно, под иероглифами была транскрипция английскими буквами того, как это произносится, по слогам. Меня осенила догадка, и я внимательно рассмотрела приглашение Минни Маус. Ага, вот! Здесь тоже было заклинание для таксиста английскими буквами мелким шрифтом. Видимо, все знают о проблеме, кроме меня.

Я несколько раз прочла абракадабру Ниф-Нифу, Наф-Нафу и Нуф-Нуфу, которые продолжали смотреть на меня с доверчиво-радостным выражением смешливых простачков в ожидании концовки анекдота. Повторяя свою мантру, я двинулась к дороге. Первый же таксист впустил меня, как по паролю. С заднего сидения я украдкой помахала в окно удивленным свиньям в витрине и мысленно поблагодарила их, как чужеземных идолов, что даровали мне удачу.

Мы тут же встали в пробку, и водитель закурил в окно. С севшим телефоном я понятия не имела, который час и опаздываю ли я на открытие. Спрашивать по-английски было бессмысленно, а внутренние часы после суточного перелета говорили мне: «Время – это иллюзия, его не существует». Ноги гудели от бесконечной ходьбы. Я навела резкость, чтобы не заснуть. На прозрачной пластиковой перегородке между мной и водителем висел длинный текст на двух языках. Правила такси среди прочего, гласили, что «пьяницы и психи без опекунов строго запрещены» и «нужно пристегнуть ремень безопасности, чтобы подготовиться к аварии». Ладно.

* * *

Я резко проснулась от того, что китаец тряс меня за плечо и что-то кричал. Я выкарабкивалась из таких бездонных глубин сна, что у меня не сразу получилось восстановить реальность и понять, с какого момента теперь жить. Я в машине. Это таксист. Он китаец. Я в Шанхае! В окне кислотно-розовым неоном пульсировал вход в галерею. О, я иду на встречу с Прекрасным!

В холле галереи столы с угощениями, к моей великой досаде, уже опустели – светское общение за напитками, видимо, закончилось, но сама встреча с Минни Маус только начиналась. Я пошла на гул голосов в зал.

Народу набилось видимо-невидимо! Минни Маус стояла у стола с проектором. На ней было затейливо разодранное розовое платье с виньеткой из бордовых кишок, любовно окаймлявших на груди слова «Висцеральный концептуалист». Она казалась выше всех в комнате и, глядя сверху вниз, беседовала с маленькой женщиной средних лет, стриженной под горшок. Все выдавало в ней галериста: большие красные очки бабочкой, серьги размером с яйцо и платье с огромным портретом Энди Уорхола, прической которому служила копна белых страусовых перьев. В целом, сценка выглядела так, будто Минни Маус отчитывает большую голову Уорхола на тонких ножках.

Присесть было некуда, и многие любители Прекрасного подпирали стены. Я тоже притулилась к стенке, увешанной маленькими картинами с птичьими яйцами, и стала рассматривать публику: в основном – иностранцы, скучающие жены экспатов и художники, вкрадчиво высматривающие дичь в виде галеристов.

Прямо передо мной сидела стриженная под эльфа субтильная европейка