Маска ночи - Филип Гуден

Еще меньше мы знали о том, когда вернемся в Лондон. Если все будет идти хорошо – то есть если число умерших от чумы не превысит все мыслимые нормы, – мы должны были возвратиться в город по окончании поста. Но в этом не было уверенности. Среди членов труппы распространилось странное ощущение, что впереди у нас долгий поход, как у армии, маршем продвигающейся на вражескую территорию.

Я договорился со своим хозяином Сэмюелем Бенвеллом, чтобы тот придержал за мной комнату в Мертвецком тупике, и согласился, хотя и неохотно, возместить ему половину платы за неделю, то есть шесть пенсов, и заплатить первые четыре взноса вперед. Если я не вернусь к началу июня, он был волен найти себе других жильцов. Я, впрочем, сознавал, что, если чума по-настоящему завладеет городом, Бенвеллу сложно будет сдать мое покрытое плесенью жилище кому бы то ни было, поэтому мне скорее всего будет легко сбить цену и тем компенсировать некоторые мои потери.

Все эти расчеты могут показаться мелочными, но существовало своеобразное утешение в том, чтобы в эти трудные времена заглядывать на три месяца вперед, планировать свою жизнь так, будто все шло своим чередом. Разве не странно, как мы, по дороге к вратам ада, можем отвлекать себя мыслями о том, чем в следующий раз пообедать или на чем сэкономить несколько пенсов.

Кроме моего хозяина существовал только один человек, с которым я должен был попрощаться.

Прошлой осенью я встретил молодую вдову Ричарда Милфорда, Люси. Когда мы впервые встретились, она была не вдовой, но замужней женщиной. Вскоре после этого, впрочем, ее мужа лишили жизни, и какое-то время в убийстве подозревали меня, за что даже упекли за решетку. Ричард Милфорд был сочинителем, честолюбивым малым, писавшим несколько раз и для нашей труппы. Он был в вечной погоне за успехом, но, прежде чем ему выдался достойный случай показать себя, его зарезали на пороге собственного дома. Примерно в то же время я и сам пережил потерю близкого человека: моя драгоценная Нелл была зверски убита той же рукой, что избавилась от Ричарда Милфорда. Меня мучили кошмары после этой смерти и после некоторых других последовавших за ней событий, мучили еще месяцы спустя. Неминуемо нас двоих, вдову и актера, свело вместе общее горе. Затем, что было уже не так неминуемо, мы обратились друг к другу за утешением.

Так что Люси Милфорд и я провели вместе очень приятную зиму. Она, конечно же, продолжала носить свой вдовий траур; у меня же все еще случались дни, когда от воспоминаний о Нелл все валилось из рук, и еще более мучительные ночи, когда образ моей подруги незваным гостем прокрадывался в мое сознание. Однако то, что говорят о жизни, которая не стоит на месте, по-своему верно… впрочем, следует быть осторожным с тем, как вы принимаете эту истину, дабы люди не сочли вас черствым и бессердечным.

Но всякий имеет право на утешение, и вряд ли я был для Люси чем-то большим, чем способом обрести покой. Я предложил ей все это вместе с теплой постелью в холодные ночи. Она была застенчива, замкнута, вся в себе, хотя и меньше, чем в наши первые встречи. Она не рассматривала меня в качестве будущего мужа, а я не видел в ней возможную жену. Не думаю, чтобы я и искал что-либо в этом духе – да и она, скорее всего, имела виды на куда более достойную партию, чем какой-то заурядный актер.

Накануне отъезда труппы я зашел к ней попрощаться в ее комнату на Темз-стрит – адрес, вполне обычный для северной части Лондона, но на порядок лучше большинства мест к югу от реки. Мы немного поболтали о труппе и о том, куда мы отправляемся и какие пьесы нам, возможно, придется играть. Коснулись в разговоре ее мужа и его последней пьесы, «Мир занемог», поставленной посмертно. По иронии судьбы она стала его величайшим успехом, отчасти благодаря качеству (Вильям Шекспир внес в текст небольшие исправления, неизвестные большинству), но в основном из-за любопытства, которое привлекало на представление целые толпы. Это была трагедия мести, написанная человеком, чья кровавая смерть, возможно, была творением его собственного пера.

Когда я пришел поцеловать Люси на прощание – никто из нас не был настроен на что-либо более праздничное, – она принялась плакать. Это тронуло меня, пока она не объяснила, что лила слезы не за себя и не за нас двоих, но за весь Лондон.

– Что такое, Люси?

Я прекрасно представлял себе, что ее беспокоит. Мы не говорили о набиравшей обороты болезни, и я не описывал сцену на Кентиш-стрит, свидетелями которой мы с Абелем стали. Но так или иначе, чума присутствовала в сознании каждого лондонца.

Страхи Люси, впрочем, были не совсем обычны. Вдова Ричарда Милфорда обладала даром ясновидения (по мне, это больше проклятие, чем благо). Ее прозрения были отрывочными, похожими на вспышку. Так, в видениях ей несколько раз являлась смерть ее мужа. Она была уверена в моей невиновности, хотя и не могла сказать, кто совершил преступление.

Теперь она говорила:

– Я вижу все неясно. Когда я вчера проходила мимо церкви Святого Петра, передо мной на минуту возникла улица, вся заросшая бурьяном, и лошадь без всадника, ее ноздри были набиты рутой. Я слышала протяжные стенания, исходившие из домов по обе стороны. Но при этом улица была полна людей, спешивших по своим делам, они смеялись и болтали, словно не могли видеть того, что видела я.

– Может, им так удобнее, – предположил я.

– Они были все равно что призраки.

Я похолодел. Мне было хорошо известно, что ее видениям не стоит противоречить. Вместо этого я сказал:

– Тебе тоже следует уехать из Лондона.

– Я за себя не беспокоюсь, – ответила она, и я поверил. – У меня есть родственники в Брумзгроув и дядя в Мидлсексе. Кто-нибудь из них приютит меня, когда придет время.

– Время может и не прийти, – заметил я.

– Тогда почему же «Слуги лорд-камергера» покидают город? – спросила она, не споря.

– Ну, мы-то ведь выживем, – ответил я, повторяя слова, сказанные Виллу Кемпу в Доу-гейт.

Я изо всех сил старался, чтобы в моем голосе не проскользнула вопросительная нотка. Вероятно, как и горожане у церкви Св. Петра, я не желал знать, суждено ли мне было выжить, – а если нет, то я не желал знать, что меня ожидает безвременная кончина. Еще меньше мне хотелось, чтобы Люси посвящала меня в откровения о своей собственной смерти.

– Мы выживем, – повторил я.

– О, Николас, я же не говорю о себе или даже о тебе.

– Я тоже. Я имел в виду: что бы здесь ни случилось, это огромный город. Почти что целый мир. Он не может взять и весь погибнуть.

– Почему нет? – спросила Люси.

На это у меня не было ответа. Как и многое в Люси, это замечание выбивало из колеи. Я попытался изобразить веселость.

– Вот увидишь, через несколько месяцев ты снова придешь в театр «Глобус» и будешь снова смеяться над нашими шутами и вздыхать с нашими любовниками. И то же самое будут делать толпами все остальные лондонцы.

– Надеюсь. – В ее голосе прозвучало сомнение.