Лев правосудия - Леена Лехтолайнен

Похожее на ресторан здание я нашла легко, но дверь была заперта. Согласно табличке, кухня выполнила последние заказы больше часа назад.

По своему опыту я знала, что рабочий день служащих ресторана вовсе не заканчивается с уходом последнего клиента. В кухне наверняка еще кто-то был. Я постучала в створку ближайшего окна, не имея ни малейшего представления, где расположена кухня. Никакой реакции. Стукнула костяшками пальцев в следующее окно — с тем же результатом. Дом вплотную примыкал к соседним, и, чтобы попасть к его обратной стороне, мне пришлось обогнуть квартал. На вывеске я заметила несколько телефонных номеров, по которым нуждающиеся в комнате могли звонить в нерабочие часы. Только я потянулась искать телефон в кармане, как дверь ресторана приоткрылась, выпуская пушистую кошку. Я спешно ринулась к двери и успела просунуть ногу в щель. Молодая женщина в белом переднике, выпустившая кошку, выглядела испуганной, однако ответила на мое приветствие. Я спросила по-английски, есть ли у них свободные комнаты. Мне повезло: она кивнула и показала на пальцах «два». Я сказала, что беру одну, не задавая вопросов о цене. Комната называлась «Belvedere», и в нее нужно было подниматься по наружной лестнице с перилами из кованого железа. Я забрала вещи из машины и попросила девушку, помогавшую мне с чемоданом, отвести меня в номер. К тому моменту я была настолько измотана, что повалилась на двуспальную кровать и не могла даже шевельнуться. Очевидно, на какое-то время я заснула, а очнулась от того, что церковный колокол пробил два часа ночи. Одежда казалась заношенной, во рту обострился вкус съеденных за ужином трюфелей. Я полезла в чемодан искать зубную щетку и пасту. Вместе с ними на пол вывалился калейдоскоп. Я заглянула в глазок. Он ничем не отличался от обычных калейдоскопов, но перед пересечением границы следовало разобрать его и изучить содержимое. Не хотелось бы, чтобы на меня набросились собаки, ищущие наркотики, или же пограничники что-то заподозрили.

Почистив зубы и ополоснув лицо, я совсем проснулась и выглянула из окна на улицу. Та самая роскошная кошка, благодаря которой я нашла ночлег, развалилась на мостовой перед рестораном с таким видом, словно ей принадлежит весь поселок. Прохожих не было видно. В другое окно просматривались долина и горы. Вдобавок ко всем моим злоключениям на стене комнаты висела репродукция со скачущим Гвидориччо. Он, казалось, насмехался надо мной. Я же стремилась покинуть Монтемасси, а вовсе не завоевывать его!

Я достала из сумочки телефон Давида. Звонков и сообщений на него не поступало, не считая моих собственных. Список прежних входящих был почти пуст: очевидно, Давид имел привычку регулярно удалять лишнюю информацию. Сохранилось только два номера — мой собственный и какой-то итальянский. Я переписала его в память моего телефона. Можно будет потом позвонить из телефонной кабинки. Список принятых звонков был пуст. Как некстати сейчас оказалась осторожность Давида!

Папку сообщений мне удалось найти не сразу: модель была незнакомая, к тому же Давид выбрал в качестве языка пользователя итальянский. В конце концов, понажимав на разные кнопки, я попала в нужное меню, но единственные сообщения были от меня. Увидев их, я на мгновение зажмурилась от стыда за собственное любовное воркование. Давид сохранил их, хотя они, очевидно, не имели для него никакого значения. В сложной ситуации он взял и исчез. А может, даже хотел выставить меня виновной в убийстве? Но в это верилось все же с трудом. Давид имел в рукаве какие-то карты, которые не хотел показывать мне. Упрямый голос внутри возражал: возможно, у Давида просто не было выбора. Не исключено, что кто-то хотел ввести в заблуждение полицию, поменяв трупы местами, и Давид сейчас лежит мертвым в квартире босоногого мужчины, как тот в Монтемасси.

В адресной книге было только четыре номера. Первым значился Лусис, но, открыв его, я увидела собственный номер. «Лусис» по-литовски значит «рысь». Мы часто шифровались в переписке, используя вместо имен слово «рысь» на различных языках. Письмо из Испании о том, что выжил после взрыва яхты в Финском заливе, Давид прислал мне с адреса [email protected]/* */ Сейчас адресом уже не пользовались.

Остальные три номера тоже значились под названиями животных: Ханд, Касси и Кавалло. «Собака» по-шведски, «кошка» по-эстонски и «лошадь» по-итальянски. Выбирались ли эти названия с каким-то особым подтекстом? Может, выбор языка указывает на национальность владельца номера? Мой собственный номер этой логике не подчинялся. Если судить по коду страны, Собака и Лошадь были итальянцами, Кошка — финном. Я записала найденные номера в память своего телефона и на две бумажки. Потом вернулась в постель и попыталась заснуть. Но не тут-то было: на башне пробило четыре утра, а я все еще вертелась на кровати и лишь потом незаметно провалилась в восхитительную темноту без сновидений.

В восемь меня разбудили громкие разговоры на площади. Один мужчина кричал на непонятном языке, я его не распознала, другой откликался по-итальянски. Хлопали дверцы машин. Снизу из ресторана доносился запах эспрессо и свежего хлеба — именно то, что мне сейчас нужно. Я оделась, спрятала телефон Давида, бумаги и калейдоскоп в чемодан и спустилась к завтраку, который подавали на наружной террасе. Кроме меня, там были только пожилая немецкая чета и та самая пушистая черная кошка, благодаря которой я смогла накануне вечером попасть внутрь. Кошка фамильярно вспрыгнула на стол, за который я уселась, и требовательно замурлыкала, желая, чтобы ее погладили. Я вдруг вспомнила, что так же низко и громко мурлыкала Фрида, рысь, прирученная мною в детстве. Официант подошел принять заказ и не стал прогонять кошку, видя, что она мне нравится.

После еды я отправилась на прогулку. Разумно ли звонить в полицию Чивителла-Мариттима из местной телефонной кабины, если, конечно, удастся ее найти? В маленькой деревне незнакомку запомнят. Лучше добраться до Сиены. При свете дня я увидела указатель в «Локанду», он висел еще до бара. Неужели я была так невнимательна, что не заметила его? Но потом мне вспомнился грузовик, который вчера вечером стоял прямо перед указателем и загораживал его.

Со скамейки, на которую я присела, просматривались холмы с восточной стороны от города, долина внизу и вершина Монте-Амиаты на северо-востоке. Весь склон был усыпан домами. Вниз вели такие крутые и узкие улочки, что я не понимала, как машины могут на них разъехаться и как вообще выдерживают ручные тормоза. Из долины доносился приглушенный шум транспорта, идущего из Гроссето в Сиену. Было так тепло, что можно было гулять в одной рубашке без пиджака, но некоторые опасения внушали наплывающие из-за Монте-Амиаты облака.

Передо мной взметнулись ласточки, резко бросились вниз, снова поднялись ввысь на восходящем воздушном потоке. Они летали ради радости самого полета. Во дворе домика поблизости росли вьющиеся розы, на несколько сот метров впереди разлилось фиолетовое море цветов терносливы, но с таким же успехом меня могла окружать исхлестанная ветром пустыня или безжизненный лунный ландшафт. Однажды я уже думала, что Давид погиб. Тогда я пыталась жить одним днем, укладывала их, как камни, перед собой и шла по вечерам спать с нескладной благодарностью, как алкоголик за каждый трезво прожитый день. Сейчас Давид исчез, не сказав ни слова, как будто не доверял мне.