Яблоко Евы - Анхель де Куатьэ

Это лишь первый шаг — все начинается с бесконечности одиночества.

Первый, но очень важный…

— Куда поедем? — спросил Борис, когда они с Евой оказались в машине.

— Куда?.. — эхом повторила за ним Ева. — Не знаю.

Ева не понимала, что происходит. Не верила происходящему. Только что она рассталась с Глебом. Она рассталась с человеком, которого любила больше жизни, который был для нее всем. Рассталась, понимая, что каждый следующий день их отношений — это для нее смертный приговор. Она превращалась в свою собственную тень. С ним она таяла как свеча. Она должна была принять это решение и расстаться со своей жалкой надеждой на то, что когда-нибудь, каким-нибудь чудесным образом, Глеб изменится, увидит и поймет, как Ева его любит, оценит это. Нет, нужно было рвать эту связь, нужно было заканчивать с этим безумием, с этим абсурдом собственной зависимости от собственной веры в невозможное чудо. И она порвала.

Но что теперь?.. Еще несколько часов назад Ева страстно хотела жить, мечтала вырваться из пут своей зависимости, освободиться от болезненной, всепоглощающей любви к Глебу… Но сейчас, когда это случилось, само желание жить, в какие-то считанные мгновения, ее оставило. Ева сдулась, как лопнувший воздушный шарик. Сказав Глебу «нет», она обнаружила, что в ее жизни нет и не было ничего, кроме Глеба. Он был для Евы «всем», а теперь, расставшись с ним, она осталась «ни с чем». И это пугало. Невыразимо, до озноба, до мертвецкого холода пугало Еву. Она превратилась в небоскреб, из которого каким-то магическим образом вынули опорную, несущую конструкцию. Она оседала, как тающая на апрельском солнце снежная баба.

И вот появляется Борис. Нежданно-негаданно, по какому-то мистическому стечению обстоятельств. Человек, который ее любит, человек, от которого она сбежала именно потому, что он ее любит. Человек, который был ей дорог, но которого она никак не могла представить в той роли, на которую он рассчитывал. Что это? Промысел Божий, или еще одно испытание? Быть может, останься Ева сейчас одна, она, промучившись день или два, вспомнила бы о Борисе. Вспомнила сама. Вспомнила о том, как он ее любил, о том, как он к ней относился, и чувства к нему в ее сердце возникли бы как-то сами собой. Недаром Еве всегда казалось, что Борис и Глеб — антиподы, две противоположности. «Отлепляясь» от Глеба, она, вполне возможно, сама бы захотела вернуться к Борису…

Но нет, он пришел сам, по зову сердца. И словно попал не в такт. Поторопился, сжег лягушачью шкурку, вместо того чтобы дождаться условленного часа. И парадокс в том, что он пришел, потому что почувствовал, что Еве нужна его помощь. Не она бросилась к нему с просьбой о помощи, а он сам пришел! Этот факт, казалось бы, дает ему сто, тысячу очков форы против любого другого мужчины, но Еву он разочаровал, насторожил и вообще вызвал обратную реакцию. Она как собака на сене. Она отказывается от того, что ей нужно. Намеренно, осмысленно, как профессиональный камикадзе. Уходит от любимого мужчины, который был бы даже рад, если бы она осталась, и, нуждаясь в помощи, отвергает помощь, которую ей предлагают. Все против логики, против здравого смысла. Но и более того — в ущерб самой себе.

«Может быть, со мной что-то не так? — думала Ева, уставившись в окно с бесчувственным равнодушием. — Может быть, я больна? Почему я решила уйти от Глеба, я ведь не могу без него. Это какой-то абсурд! Это глупость! Помешательство… Почему я не радуюсь тому, что меня любят? Борис сидел под дверью, пока я лежала в постели с Глебом… Почему я не радуюсь, что он так меня чувствует? Пятым чувством узнает, что мне плохо, и тут же появляется рядом. Ведь именно этого — чтобы меня так чувствовали — мне всегда так не хватало) Он же меня понимает, знает, что со мной, и без всяких уговоров спешит на помощь! Почему мне становится от этого только хуже?! Что со мной?.. Что?!»

— На работу? — предположил Борис, его голос ворвался в размышления Евы и заставил ее мысли на миг остановиться. — Ты в бюро у Шкловского сейчас работаешь?

— Нет, — безразлично сказала Ева. — Точнее, да. Но я уволюсь. Сегодня.

Ева представила, как окажется на работе, увидит своих сотрудников — кокетливых барышень и современных пластиковых, генномодифицированных мужчин-ловеласов, которые настолько знают себе цену, что стали уже не мужчинами, а самым настоящим товаром на выданье. Потом начнется производственное совещание, на котором все только тем и заняты, что просиживают собственные штаны. А когда оно закончится, Ева уйдет в своей кабинет и… Станет блуждать по Интернету, заедая свою душевную боль бессмысленной информацией — громкими заголовками желтых изданий и пустым содержанием нижеследующих текстов, а еще высоколобыми и безвкусными рецензиями профессиональных критиков моды, добив этот коктейль информационного мусора бессмысленными репликами в живых журналах и на форумах. Заедая боль, она будет читать все это «г». Делать себе еще больнее, чтобы вообще ничего не чувствовать. Ей стало тошно.

— Увольняешься — это понятно. Тогда домой? — пожал плечами Борис.

— Домой… — почти по слогам произнесла Ева, то ли раздумывая, то ли кого-то спрашивая. — Нет. Домой не хочу.

Еве тут же с абсолютной отчетливостью представилось, как она окажется в своей пустой квартире. Пустой не потому, что в ней нет мебели и всего остального… А потому, что в ней просто нет жизни. Расставание с Глебом — это конец. В жизни Евы нет больше будущего. Одна пустота. И она — эта пустота — теперь всегда рядом. Всегда с Евой. Если она придет домой, то дома от этой пустоты ей будет душно. Невыносимо душно. Ева начала задыхаться… Она почему-то вспомнила большой крюк, на котором висит ее любимая роскошная старинная люстра. Сейчас висит ее люстра, а может висеть и сама Ева. Зачем жить?.. Этот вопрос, возникнув в сознании Евы как-то сам собой, поставил ее в тупик. Она растерянно посмотрела по сторонам, словно только что проснулась, и подняла на Бориса глаза.

Большой добрый человек в своем постоянном костюме, который он, кажется, никогда не снимал, смотрел на нее своими большими серыми, почти детскими глазами. Смотрел с сочувствием и состраданием. Смотрел так, как ребенок смотрит на маму, которая мучается от боли и не может объяснить малышу, в чем дело, почему она плачет и почему он не должен чувствовать себя виноватым. Борис смотрел на нее по-детски любящими глазами, хотя был старше Евы на десять лет… Он настоящий мужчина — надежный и сильный, с ним «как за каменной стеной», он все может. Но Ева всегда относилась к нему как к брату. Как к доброму, лучшему на свете старшему брату. И всегда считала его младшим.

— Боря, мне так плохо… — прошептала она, закрывая лицо руками. — Ты не представляешь, как мне плохо…

Вымолвив это, Ева, вдруг, с отчетливостью поняла, что все именно так. Ей плохо. Ей плохо так, как никогда не было. Ей плохо до жути, до физической боли, до животного ужаса. Ей чудовищно плохо. Она потеряна, раздавлена. Ее больше нет. И Ева заплакала. Она ревела, содрогаясь от судорог. Ей казалось, что вся ее душа выливается сейчас с этими слезами наружу. Абсолютная пустота. Абсолютное одиночество. Бесконечная боль. Беспросветная, бессмысленная, ненужная жизнь.