Работа над ошибками - Мартин Бедфорд

Проходит всего неделя, и пожилой человек начинает бояться прихода почтальона. Каждое утро тот неизменно приносит конверт, надписанный красным фломастером, со штампом Южного Лондона в уголке. Больше никаких цветных рисунков, никаких записок – лишь кусочки текстов, картинок, вырезанных, кажется, из книг. Из его книг. Описания казней, изображения гильотины, цветные иллюстрации с дырками в тех местах, где у людей кисти рук. В одно прекрасное утро приходит конверт с руками. Много-много рук, тонких, как бумага, размером не больше ногтя большого пальца. Они ссыпаны кучей прямо в конверт, так что, когда жилец дома № 27 вскрывает письмо, они высыпаются на него мелким конфетти.

Факты:

1934-й. Гитлер, канцлер Германии, становится диктатором; австрийский канцлер убит нацистами; Великий поход председателя Мао.

Мама родилась 8 марта 1934 года. Ее фамилия была Рэндалл. В 1955-м она вышла замуж, перестала быть Марион Рэндалл и сделалась Марион Линн. С двумя «н». Она работала парикмахершей. Потом она перестала работать парикмахершей из-за нас с Дженис. А к тому времени, когда я перешел в старшие классы, мы с нею остались вдвоем, и ей снова пришлось работать. Она нашла место в бакалее. В «Супермаге». Носила фартук в бело-голубую клетку и туфли на низком каблуке, а когда работала на сыре и мясе, то обязательно закалывала волосы. Курить в магазине не разрешалось – только в комнате отдыха. Ей разрешали работать вне графика, чтобы у нее была возможность провожать меня в школу и встречать после уроков. И завтрак, и чай она готовила всегда с сигаретой: в руке, во рту, на краю пепельницы. К чаю подавала яйца, чипсы и бобы, или сосиски с пюре, или вареную в пакетике треску с картошкой и горошком; а иногда приносила с работы какую-нибудь замороженную пиццу или пирог с ветчиной и грибами – с поврежденной упаковкой либо просроченные. Однажды за чаем мама обожгла руку о дверцу плиты и уронила пиццу на пол лицом вниз.

Господи блин боже всемогущий!

Она попыталась наскрести еду обратно на тарелки, но верхний сырно-томатный слой съехал с основания, и на него налипли пыль и волосинки. В результате все это отправилось в помойку – и тарелки, и все. Мама снова выругалась, схватила тряпку, села на корточки и начала тереть кафель энергичными круговыми движениями. Они становились все медленнее и медленнее, пока наконец ее рука не замерла совсем. Когда мама подняла голову, глаза у нее были красные и опухшие, а по подбородку стекала сопля.

Факты:

1928-й. В результате землетрясения в Греции разрушен Коринф; немецкий дирижабль пересек Атлантику; капитан Кингсфорд-Смит перелетел Тихий океан; в Великобритании женщины получили равные права с мужчинами.

Отец родился 18 августа 1928 года. Из всех нас волосы у него были самые черные. Он был большой, как я. Он говорил: мозги у тебя от матери, а туша – от меня, и ты, мать твою, радуйся, что не наоборот. Отец читал «Миррор» и «Спортинг Лайф». Решал кроссворды. Болел за «Челси». Любимый игрок у него был Чарли Кук, даром что деревенщина. А Питер Осгуд назывался «гомик хренов».

Отец голосовал за лейбористов и говорил, что для тори единственное подходящее место – крематорий. А самым великим человеком из всех живущих считал Уинстона Черчилля.

Он был тори, говорила мама.

Когда война, политика ни при чем.

А как же Испания? Ну, знаешь – Франко.

В жопу Испанию.

Мама, которая в это время мыла посуду, гладила белье или шила, ругалась: не выражайся при Грегори.

Она мне всегда говорила, что я должен хорошо себя вести, а то когда отец вернется, он меня отшлепает, или рано отправит в постель, или не даст карманных денег, или в субботу не возьмет с собой на работу.

На работе он занимался покраской автомобильных деталей – капотов, дверей, крыльев, багажников – тех, которые уже исправили жестянщики. Брал пульверизатор и закрывал рот и нос повязкой, цеплявшейся за уши двумя эластичными петельками. Прежде чем направить струю краски на металл, он проверял правильность подобранного цвета на стене. Стена была вся заплевана разными красками: зеленой, красной, желтой, синей, черной, коричневой, серебряной, золотой.

Прям эта… мудерновая живопись, говорил отец.

Факты:

1956-й. Хрущев разоблачил Сталина; Суэцкий кризис; советские войска подавляют восстание в Венгрии; в Великобритании зафиксирован самый холодный с 1895 года день (1 января).

Дженис родилась 2 апреля 1956 года. Она была моя сестра. У нее были вечно ободранные из-за бесчисленных падений коленки и один вечно спущенный носок. Дженис помнила дедулю Рэндалла. Его белые усы больно кололись, когда он тебя целовал, рассказывала она; и он ходил на войну солдатом. Он видел королеву Викторию, Елизавету Первую и короля Эдуарда – того, который изобрел картофель. Дедуля Рэндалл был очень старый, а потом умер. Бывают младенцы, дети, взрослые и старики. Младенцы, когда становятся старше, превращаются в детей, дети – во взрослых, а взрослые – в стариков. А старики умирают.

Дженис утверждала, что в нашем доме, еще до того, как мы в него переехали, умер один старик. Сам умер и отправился на небеса, а призрак свой оставил жить на чердаке. Призрак нельзя было ни увидеть, ни услышать, ни потрогать, но, если ты вдруг оказывался на чердаке, когда свет выключен и вокруг темно, иногда по хребту ни с того ни с сего бежали мурашки. Это он, говорила Дженис, дышит на тебя. И начинала тихонько завывать:

У-у-у-у. У-у-у-у.

Звук напоминал дыхание астматика. На чердаке было нестрашно. Если только не становилось слишком тихо и не начинало казаться, что Дженис куда-то ушла. Тогда я громко звал ее, только ради того, чтобы она сказала: «Цыц!» Мы спросили про старика у мамы, но она не помнила, как его звали. И вообще, он вовсе не умер, его отправили в дом для престарелых. Вот уж враки, мы же оба чувствовали, как он на нас дышит. И я, и Дженис. Мы его звали сэр Мистрий – Дженис рассказывала, что мисс Кут читала им мистрическую историю про то, как призрак подружился с двумя детьми. На чердаке нужно было разговаривать шепотом, потому что нам не полагалось там находиться. Нужно было сидеть очень тихо, не хихикать, не чихать и не кашлять. Если сэр Мистрий не появлялся, мы сами по очереди дули друг другу в шею и воображали, будто это он. Если мои губы касались кожи Дженис, она говорила:

Не дотрагивайся, Гегги. Привидения не могут трогать людей.

Когда Дженис нас покинула, она не была старая. Она покинула нас, когда мне было четыре с половиной, потом вернулась крошечным младенцем, потом снова ушла. Стараясь ее себе представить, я вижу ее такой, как на моих картинках. Такой, какой она была тогда.

Мама нас никогда не била, а отец бил. Не ремнем, не розгами, ничем таким. Ладонью по ногам сзади или по уху. Похоже, на моего адвоката эта информация не производит никакого впечатления.

Сейчас я слишком большой, чтобы меня бить. Когда меня нужно куда-нибудь вести, посылают самого крепкого из охранников. С меня не снимают наручников. Сейчас, с бритой головой – раньше я завязывал волосы в хвост, – поросшей угольного цвета щетиной, внешне я стал еще внушительнее. Люди меня боятся. Они смотрят на мои разные глаза, на мое лицо, на мою мощь, на мой череп и становятся похожи на кроликов, ослепленных светом фар приближающегося автомобиля. Разумеется, это происходит еще и оттого, что они осведомлены о моем деле, о моей репутации, моей известности. По отношению ко мне они испытывают благоговейный ужас. Трепещут передо мной. Встреча со мной – это встреча с историческим лицом. С Грегори Линном, сиротой, холостяком, с четырех с половиной лет – единственным ребенком в семье.