Два заповедника - Владимир Николаевич Васильев

Одновременно Хаст рассердился на себя за нелепую и непозволительную слабость. Если бы не певчие совы, они с ло Гри наверняка так и не заметили бы этот злосчастный Лист, остались бы дома.

Коротко выругавшись, Хаст вернул нож в чехол, перешагнул через застывшего птенца и ринулся по следу косули, отгоняя прочь назойливые мысли.

Вечером, когда летнее солнце достигло нижней точки на небосводе и стало снова подниматься, Хаст готовил на огне мясо добытой косули, вновь и вновь вспоминая обреченного совенка. Не выжить этому комочку теплой плоти, ясно как день, что не выжить. И никто не поможет, ибо законы леса добры лишь к сильным.

Дважды Хаст порывался встать и дважды, сцепив зубы, оставался на месте. Он не должен никому помогать. Кому суждено погибнуть — погибнет, потому что это закон. И не ему, Хасту-одиночке, нарушать законы жизни.

Но, может быть, именно потому, что никто не даст себе труда нарушить закон, он и торчит седьмой год на ненормальном Листе? Один, как солнце в небе?

Да будь прокляты все законы! Все до единого!

Хаст встал и торопливо зашагал к зарослям падуба.

Совенок пушистым шариком сидел у ствола молодой пихты. С мертвой мамашей уже расправлялись шустрые мыши-падальщики и белые жуки.

Хаст кашлянул и мыши тотчас же исчезли в траве. Совенок вжался в кору пихты, сверкая глазищами. Если бы не глазищи, он стал бы совсем незаметным на фоне ствола. Хотя это вряд ли помогло бы: из чащи, колыхая ветви падуба, вытекла пестрая древесная змея. Длинная, почти шаг. Нахмурившись, Хаст подобрал валежину и прогнал змею прочь.

Теперь назад пути не осталось: совенок уже считался съеденным, а однажды спасенного более не бросают судьбе на забаву. Тем паче если он мал и беспомощен.

Спрятав кулак в рукав куртки, Хаст опустился на колени перед совенком. Тот окаменел, не сводя глаз с человека. Медленно-медленно Хаст протянул защищенную толстой шкурой зубра руку к птенцу и тот, словно заранее обученный, браво шагнул навстречу и взгромоздился на предложенный насест, аккуратно сомкнув когти вокруг запястья. Хаст затаил дыхание. Птенец несмело пискнул:

— Ски-и-ит!

Когти его прочно обхватили руку, но нигде не повредили куртки. Птенец словно подчеркивал, что доверяет человеку.

— Эх ты, желторотина! — усмехнулся Хаст, вставая.

Птенец раскинул крылья, балансируя, но когти прочнее не сжал, хотя при желании мог легко пропороть и куртку, и руку Хаста под ней.

— Как, говоришь, тебя зовут? — обратился Хаст к совенку, отведя руку далеко в сторону.

— Ски-и-ит!

— Скиит?

Птенец заворчал, будто потревоженный енот.

— Пошли домой, Скиит, — сказал Хаст и зашагал к жилищу, переполняемый невысказанной радостью.

Потом он долго кормил совенка кусочками сырого мяса; тот жадно глотал, закатывая глаза. Разговаривать с кем-нибудь живым было на удивление приятно и впервые за несколько лет Хаст не чувствовал себя одиноким.

* * *

Ло Гри бесшумно извлек из колчана стрелу и натянул тетиву. Наконечник из тусклого металла, казалось, обрел глаза; сейчас он глядел на жертву: крупную сову, дремлющую на толстом суку корявой веши.

С тихим свистом стрела метнулась вперед, к ничего не подозревающей сове, вгрызлась в жаркую плоть, легко проткнув оперение и тонкую кожу. С хрустом ломая полые птичьи кости, окровавленный наконечник прошел сквозь тело и вышел наружу. Жизнь покинула беспечную птицу мгновенно: шурша ветками, сова мягко шлепнулась на прошлогоднюю хвою.

Ло Гри приблизился, вытащил стрелу, распластав тушку отточенным охотничьим ножом, тщательно вытер наконечник о пестрые совиные перья и вернул стрелу в колчан. Еще один взмах ножа — и средний коготь с левой лапы перестал принадлежать законной хозяйке. Острием ножа ло Гри проделал в когте небольшое отверстие и нанизал на тонкий шнурок, где болталось десятка два таких же кривых, словно серп луны, когтей.

Пнув коченеющий комок сапогом, ло Гри прошептал:

— За ло Хаста, проклятая тварь! За друга…

Он убивал сов уже седьмой год.

* * *

Проснувшись, Хаст первым делом взглянул на жердь у входа: совенок мирно дремал, вцепившись в морщинистую кору веши когтями. Вчера Хаст приспособил этот нехитрый насест, решив, что птице удобнее отдыхать на ветке, нежели на полу. Рядом висело ожерелье из когтей убитых сов; Хаст наткнулся на него взглядом. Вздрогнул. Но птенец не обращал на свидетельство смертей своих соплеменников никакого внимания.

Хаст поднялся, подошел ко входу. Глазищи птенца распахнулись, сверкнули в полумраке жилой полости.

— С пробуждением! — бодро поздоровался Хаст и неловко снял с сучка ожерелье, стараясь, чтобы совенок не увидел. Но тот внимательно, словно бы даже с интересом, наблюдал за человеком.

„Чего это я? — подумал Хаст с неудовольствием. — Будто он понимает…“

Негромкий писк был ему ответом:

— Ски-ит!

„Надо его накормить…“

Хаст взял лук и колчан со стрелами, подвесил к поясу меч, скорее по привычке, чем по необходимости, зафиксировал ножны на бедре, чтоб меч не мешал при ходьбе по лесу, велел совенку „сидеть тихо“ и ушел в лес.

Ожерелье он выбросил в первую же полость, без малейшего сожаления.

Охотник по-прежнему жил в нем, и даже не потому, что Хаст отправлялся за добычей снова и снова: в клане охотник — опора, он заботится обо всех, кто остается в стойбище. Заботится и защищает. Последние годы Хасту не о ком было заботиться и некого защищать. Но его естество требовало защитить хоть кого-нибудь, помимо воли и событий, и отчасти поэтому возникали вспышки непонятной ярости.

Именно поэтому он не устоял и спас птенца от верной гибели. И еще Хаст подумал, что, наверное, именно из-за этого люди и стали людьми: из-за потребности защищать и заботиться.

Лето текло, как Лист в воздушном потоке. Совенок на сытной кормежке быстро рос и набирался сил. Пух мало-помалу заменялся на пестрые перья взрослой птицы, крылья окрепли, постепенно Скиит стал перепархивать с места на место, а раньше ковылял на когтистых лапах. Взрослые совы почему-то перестали появляться вблизи жилища Хаста, а на „нос“ Листа наведываться было незачем. Хаст и не наведывался. Дичи хватало и совсем рядом, ни человек, ни совенок не голодали.

Старые знакомые еноты в очередной раз вывели потомство и ушли в глубь лиственной зоны. У границы зон, где обосновался Хаст, развелось много куропатов, чуть ближе к „корме“ держался табунок оленей. Их Хаст без нужды не трогал, решив позволить пятнистым зверькам расплодиться.

Лист оставался верен основному потоку высот: могучей воздушной реке, спутнику Кольцевого океана. Чуть выше, в слое, где кишел легкий планктон, паслись киты — громадные продолговатые пузыри, свободно парящие над миром. На гладких серых боках виднелись лоснящиеся