Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин

Интересно, что в дореволюционной России, которую советская версия агиографии привычно именует темным царством цензуры, первый том «Капитала» был легально напечатан Н.П. Поляковым еще в 1872 г., всего через пять лет после выхода немецкого оригинала. Книга считалась научной и цензуре вообще не подлежала. Через два поколения в СССР даже подумать было невозможно о научной публикации Ж. Сореля, партийной программы классово близких итальянских фашистов или 25 программных пунктов национал-социализма Гитлера — Дрекслера. Дабы не смущать слабые души явным сходством с посулами большевиков. Снижение стандартов научной свободы в Советском Союзе в сравнении с империей Романовых бесспорно. Но люди, учившиеся в советской школе, приучены видеть прямо противоположное: свобода слова пришла в СССР только с Октябрьской революцией! И вот поди им докажи.

Нам, как жертвам воспитания нового советского человека, внушили, что фашизм и нацизм являются антинародной идеологией крупного капитала. Мы привыкли и поверили. Хотя на самом деле они являются столь же заурядными разновидностями вождизма/популизма, что и ленинизм. Их главная, хотя неартикулированная цель — раскачать народные массы, чтобы разрушить постылый порядок вещей (который и вправду далеко не идеален). Вдохновить и возглавить. Уничтожить и воздвигнуть. Людей посмотреть и себя показать. В инструментальном и структурном отношении они мало отличаются от коммунистической доктрины: щедрые люмпен-пролетарские посулы под псевдонаучной оберткой.

Из сказанного ни в коем случае не следует, что при царях в России был рай земной и народы благоденствовали. Хотя именно к такому выводу подталкивает советский (= антисоветский) социокультурный шаблон: раз не Ленин, значит царь. Если против Сталина, значит за Гитлера. Видишь слабости у Маркса — значит, прислуживаешь эксплуататорам… Гипотезу о том, что возможен некий третий вариант, советская логика отвергает с порога. Она ее просто не видит в силу черно-белого устройства очей. И, главное, другим не дает. Хотя именно в структурной многомерности заключается разница между цивилизованной и варварской когнитивными схемами. Двоичный («бинарный») код непримиримого советского мышления и его отличия от более многомерных ментальных структур Запада подробно разобраны в трудах Ю.М. Лотмана[5], И.Г. Яковенко и А.И.Музыкантского[6] и многих других.

Работы А. Г. Дугина хороши тем, что наглядно показывают, кем, как и для чего конструируются линейные социокультурные среды, где функции идеологического, политического, религиозного, военного и хозяйственного менеджмента редуцированы и слиты в некое единое — и потому примитивное — целое. Он считает это органическим благом — по крайней мере, для России. Поскольку приоритет всеохватывающей Идеи (Ж. Сорель сказал бы «мифа») подразумевает бескомпромиссную защиту от конкурирующих влияний, историография в таких средах закономерно вырождается в агиографию, а экономика, статистика и вообще гуманитарная наука — в разновидность пропаганды. Цензура расцветает буйным цветом. Для возвращения к счастливым средневековым временам духовности, единообразия, симфонии власти и народа приходится запугивать или истреблять тех, кто в профессиональном или эстетическом плане продвинулся слишком далеко, чтобы верить в этот чудовищный треш. Отсюда функциональная необходимость репрессий и информационной изоляции. Иначе идеократии не устоять перед лицом более богатого и разнообразного внешнего мира.

Возможно, со всеми этими ограничениями еще можно было бы примириться, но подобные социокультурные среды всегда (всегда!) проигрывают объективное материальное соревнование с более продвинутыми соседями. КНДР, Куба, Иран, итальянский фашизм, гитлеровский нацизм, СССР… Каждый по-своему, но все проиграли. Китай? Дэн Сяопину еще в конце 70-х хватило ума аккуратно отмежеваться от коммунистической твердокаменности и с черного хода впустить частную собственность, рыночную экономику, конвертируемый юань и иностранный капитал. То есть без лишнего шума заняться реставрацией капитализма вместе с его мотивирующими механизмами. При этом настоящие проблемы с политическим менеджментом у Китая только начинаются. Темпы роста замедляются, запросы населения растут. Роботизация сокращает нужду в ручном труде, что плохо сказывается на перспективах глобальной китайской фабрики. Что-то там будет. И довольно скоро.

Нас, однако, интересует Россия. Самым масштабным в мире крушением идеократического режима стал распад СССР. Дело за малым: понять, почему он так долго (целых три поколения!) продержался. И почему так легко развалился в конце. Одна из гипотез заключается в том, что его погубила вера в исторический материализм: Горбачев, оказавшись в позиции Дэн Сяопина, решил начать с противоположного конца, допустив критику идеологии, но всячески тормозя возвращение частной собственности и рыночной экономики.

Прагматичный же китаец предпочел сохранить идейные иллюзии для масс, зато широко открыл ворота частной инициативе в материальном базисе. То есть действовал скорее по рецепту Сореля, считавшего миф основой основ. Наш, напротив, отворил шлюзы гласности, но не решился уступить частнику производственную сферу. Будучи глубоко травмированными марксистско-ленинской «очевидностью», Горбачев и члены ЦК, похоже, всерьез верили, что материя («базис») важней идеологии. Эмпирика показала, что скорее наоборот. По крайней мере, для идеократических режимов.

Так или иначе, Дэн свою игру выиграл, а Горбачев проиграл.

Агиография. Сталин и героический эпос

Пушкин назвал Карамзина первым нашим историком и последним летописцем. Очень точная формула: летописец констатирует факты, а историк (историограф) их интерпретирует. Вычленяет главное, отбрасывает второстепенное, выстраивает логические цепочки и таким образом формирует более-менее правдоподобный (для современников) образ прошлого. Естественно, плод его усилий не может быть свободен от пристрастий, навязанных культурой или персональными слабостями. Идолы племени, идолы площади, идолы склепа, о которых предупреждал еще Фрэнсис Бэкон.

Собственно, с летописями тоже не все так просто — многие из них задним числом корректировались с целью подгонки под актуальный политический миф. Да и писались они далеко не в стерильной академической среде. Обычно даже не современниками (прямыми свидетелями событий), а живущими много позже переписчиками и авторами более или менее произвольно составленных летописных сводов. Р.Г. Скрынников документально зафиксировал, как государь Иван IV (Грозный) правил летописи задним числом[7]. В интересной работе А.А. Амальрика, опубликованной через полвека после написания, со ссылками на акад. А.А. Шахматова детально разобраны позднейшие вставки, связанные с переосмыслением и редактированием «Повести Временных лет»[8]. Но смелее всех прошлое ради укрепления своего идеократического режима редактировал И.В. Сталин. Этой темы коснемся позже, а пока согласимся, что в главном Пушкин все-таки прав и разница между летописцем и историком есть. По крайней мере, теоретически.