Нефертити. Роковая ошибка жены фараона - Олег Капустин

Фараон вёз на судах своего каравана богатую добычу и тысячи пленных, будущих рабов. Несколько десятков из них будут принесены в жертву богу Амону и фараону Тутмосу Третьему, великому полководцу, после своей смерти вошедшему на равных в многочисленную семью египетских богов. Его внук, Тутмос Четвёртый, задумал поставить перед главным храмом столицы огромную статую своего деда, несколько десятков лет пролежавшую на берегу Нила. Он уже велел в своём послании из Азии, чтобы статую отреставрировали, приготовили пьедестал с полагающимися надписями. Когда победоносные войска прибудут в столицу страны Фивы, то праздник триумфальной встречи с повелителем Египта следует совместить с установкой статуи великому и славному основателю нынешней огромной египетской империи. Правда, фараона обуревали сомнения: справятся ли чиновники вовремя с его заданием? Уж больно столичная знать разжирела и размякла, проживая в Фивах без бдительного ока и тяжёлой руки правителя обеих стран Египта. Ведь последние десятилетия фараоны почти всё время были вынуждены проводить в непрерывных походах на севере или юге. Невозможно править такой гигантской империей, сидя безвыездно в стовратных Фивах, к чему призывали глупые ревнители старинных обычаев. А главный столичный архитектор Небуненес, выходец из очень знатного, кичащегося свой древностью рода фиванских номархов, дальний родственник самого фараона, обладатель большого живота и малых познаний в искусствах и строительном деле, мог не справиться даже с таким простым поручением: установить уже законченную каменную статую на пьедестал. Правда, статуя была огромна — высота почти 32 метра. От этого фараон волновался и хмурил свои прямые чёрные брови с пробивающейся сединой, которую старательно закрашивал по утрам парикмахер.

«Позор будет на весь свет, если с установкой памятника что-либо произойдёт, — думал правитель огромного государства. — Собрал гостей и подданных со всех стран, а потом взял и опозорился прилюдно! Эти аристократы порой просто невыносимы со своими претензиями и вялой беспомощностью. Как мне надоело с ними нянчиться, ублажая их родовую спесь!» — думал Тутмос, морщась, словно от зубной боли.

Между тем солнце поднималось всё выше. Непокрытую голову фараона стало припекать. Палуба под ногами становилась всё горячее. Запахло чуть горьковатым запахом плавящейся в лучах светила смолы ливанского кедра, из которого недавно у берегов Финикии был построен этот великолепный боевой корабль. Фараон поднял руку. Рядом с ним мгновенно вырос вышколенный смуглый слуга. Ничего не говоря, Тутмос указал себе на голову. В мгновение ока на неё был водружён голубого цвета парик, который мог носить только фараон. В столице вместо слуг ему будут прислуживать самые высокие вельможи страны, но царь Египта знал на своём опыте, насколько нерасторопны разжиревшие аристократы, отвыкшие от повседневной службы. Но придётся с этим мириться, хотя в постоянных походах старый воин привык к простоте нравов. Он предчувствовал, как много времени будет должен отдавать бессмысленному придворному этикету и сложнейшему протоколу.

«Часами сидеть истуканом на троне и наблюдать, как тебя, словно живого мертвеца, окуривают ароматическими смолами. Ползают перед тобой на животах, целуя прах у твоих ног. Это просто жуткая пытка, когда ты знаешь, сколько дел не терпит никаких отлагательств», — мрачно думал фараон.

Но тут за спиной фараона раздались тяжёлые шаги. Так шагать мог только его сынок.

— Доброе утро, отец, — скороговоркой пробормотал царевич Яхмос и почтительно поцеловал родителя в плечо: в военном лагере и на боевом корабле он позволял себе такую вольность в обращении с царём Египта, живым божеством.

От Яхмоса пахло пивом и чесноком. Он обожал простую пищу. Царевич был копией своего отца, только черты его лица отличались грубоватой незаконченностью, словно скульптор, изготавливающий бюст фараона, пренебрёг тонкой отделкой и шлифовкой деталей и бросил в таком виде свою работу. Яхмос взглядом опытного военного огляделся.

— Почему на мачте нет лучников? — рявкнул он громовым голосом. — Капитана ко мне!

На носовую площадку взбежал капитан судна, блестя золотой серьгой в ухе и поправляя наспех криво надетый парик. Он упал на колени. Яхмос пнул его в бок и спросил отрывисто:

— Ты забыл правила несения воинской службы в походе? Почему на верхушке мачты нет дозорных?

— Я думал, что мы уже не на вражеской территории.

— Кто тебе разрешал думать, червь морской! — заорал царевич. — Третий параграф «Наставления о несении воинской службы» в походе гласит, что, пока весь отряд или караван судов не прибудет к постоянному месту своей дислокации, они находятся в боевом походе и должны двигаться, строго соблюдая боевые порядки, бдительно осуществляя дозорное и разведывательное наблюдение за всем, что происходит вокруг, чтобы никто не смог их застать врасплох. Пятьдесят плетей тебе! И завтра же доложишь своему непосредственному начальнику наизусть «Наставление о несении воинской службы». И если, червь морской, ты сделаешь хотя бы одну ошибку, то получишь ещё пятьдесят ударов плетью и на следующий день опять будешь читать наизусть наставление. Так будет продолжаться, пока ты не выучишь все параграфы этого важнейшего для любого военного документа, — наставительно произнёс Яхмос, — и чтобы сейчас же лучники заняли свои места на мачте, на корме и на носовой площадке.

— Молодец сынок, — сказал фараон, похлопав по широкому плечу царевича. — Служака ты отменный. Но вот для наследника и будущего фараона тебе не хватает умения понимать чужие интриги и самому их плести. Не знаешь ты придворной жизни.

— Вот от неё, отец, ты меня уволь! — пробасил Яхмос. — Чего я терпеть не могу, так это придворных щёголей, проныр и лизоблюдов. Мой удел — военный лагерь да битва. Что может быть лучше, как нестись на колеснице на врага!

Фараон снисходительно улыбнулся.

— Этого мало, сынок. Но ничего, скоро мы поживём в столице, наведём там порядок. Ты заодно присмотришься к придворным нравам, наберёшься опыта. Я ещё не стар, так что у тебя есть время превратиться из бравого воина в мудрого правителя. Хотя я и сам не люблю эти придворные дрязги.

Раздался звук трубы. К судну, на котором плыл фараон, приближалась большая, роскошно убранная барка.

— Да это мой младший братик катит. Лёгок на помине этот придворный шаркун! — презрительно бросил царевич Яхмос, наблюдая, как суетятся матросы, устанавливая нарядные сходни, чтобы с борта барки на военный корабль мог переправиться младший сын фараона Аменхотеп.

Смуглый молодой человек, весело блестя широко посаженными, круглыми карими глазами чуть навыкате, спустился по нарядному трапу, устланному красным ковром. Это был царевич Аменхотеп. Он весь словно искрился на утреннем солнце: столько на нём было нацеплено украшений из драгоценных камней. Бёдра обтягивала не просто повязка, а целое произведение искусства придворных портных. Пышная юбка из гофрированной льняной тончайшей ткани похрустывала при каждом шаге и раздувалась колоколом на свежем речном ветерке, а надетый поверх неё вышитый передник блестел на солнце так, что казался вырезанным из сплошного листа чистого золота. Недаром царевич слыл за первого франта столицы, ему подражала вся золотая молодёжь стовратных Фив.