Дороже титулов и злата - Полина Федорова

Голицын, вырвавшись из рук Африканыча, подбежал к дамам и, схватив больший из кулей, потащил его к дверям. Скоро, чертыхаясь и кляня все, на чем свет стоит, его ношу перенял Степан и скрылся в коридоре.

Антоан, шумно выдохнув, бросился назад, подхватил скрючившуюся на полу девушку, у которой уже тлел подол платья, и перебросил ее на плечо, благо этот куль оказался много легче. Быстро, насколько позволяла ему ноша, он пробежал гостиную, миновал сени и ступил на крыльцо. Здесь Степан принял у него девушку и понес дальше от дома. Голицын сделал шаг, другой, над головой раздался вдруг страшный треск и грохот, и сильный удар в голову опрокинул его наземь. Последнее, что он увидел, были огромные выпученные глаза Африканыча и его раскрытый рот, застывший в беззвучном крике.

А потом опустилась темнота.

Он с трудом разлепил веки. Голова гудела, мучительно хотелось пить. Где он? Как часто утро — а это, несомненно, было утро, судя по гомону птичьих голосов за окном — ему приходилось начинать с подобного вопроса. Антоан протянул руку и ощупал пространство рядом с собой. Обычно рука натыкалась на уютное женское тело. Сколько их перебывало в его постели — брюнеток и блондинок, худеньких и пухленьких, покорных и страстных. Но сегодня радом никого не оказалось. Это настораживало. Так где же он?

Князь попытался осмотреться, за что немедленно был наказан новым приступом головной боли. Впрочем, то, что удалось рассмотреть, его несколько обескуражило. Комната была небольшой, но чистой и какой-то… он с трудом подобрал нужное слово, аскетичной, что ли. Стены с незамысловатыми обоями в зеленую полоску, беленая печь, основательный дубовый комод, потемневшие иконы в красном углу. Кто-то раздвинул тяжелые плюшевые портьеры, и свежий утренний ветерок весело играл белыми, как кипень, кружевными занавесками. Ясное апрельское утро ехидно смеялось за окном. Где же он, черт подери? — в третий раз задался вопросом Антоан.

Дверь спальни осторожно отворилась и в комнату вошла барышня, показавшаяся ему смутно знакомой, а вслед за ней в проеме появилась солидная фигура дядьки Степана с подносом в руках. Слава Богу, хоть что-то привычное.

— Уже проснулись, барин? Вот и славно. Мы вам туточки откушать принесли, — обрадованно начал Степан, поставив поднос на стол и расставляя кушанья.

Девушка подошла к постели, улыбка осветила ее милое, усыпанное веснушками лицо.

— Доброе утро, господин Марципанов. Как вы сегодня себя чувствуете? — поинтересовалась она, нерешительно взглянув на Антоана и затем неловко переведя взгляд на деревянную спинку кровати.

Что? Марципанов?! Голицын с тревогой огляделся, пытаясь отыскать еще одного мужчину в этой небольшой комнате.

— Где? — вопросительно взглянул он на девушку.

— Что «где»? — изумилась она.

— Простите, сударыня, мне кажется, мы не совсем понимаем друг друга.

— Вы не волнуйтесь, Мечислав Феллицианович. Я пришла только узнать, как вы себя чувствуете, и поблагодарить за спасение. — Девушка восторженно взглянула в глаза Голицыну, щеки ее ярко вспыхнули. — Вы герой, господин Марципанов. Мы вам так обязаны.

— Вы меня явно с кем-то путаете, — чуть раздраженно произнес Голицын, остро ощущая нелепость ситуации. Как только его в жизни не называли: и повеса, и вертопрах, и пройдоха, но героем в свои двадцать пять он не был ни разу. — Разрешите представиться, хотя, возможно, для этого и не совсем подходящая обстановка. Ан…

— Кхе… Кхе… — раздался вдруг у стола громкий кашель Степана. — Вы же видите, барышня, он немного не в себе. Сейчас умоются, кофею выпьют, а потом и разговоры разговаривать можно будет.

— Да, да, — торопливо произнесла девушка. — Побеседуем позже. Я только… поблагодарить хотела.

Она еще раз взглянула на Антоана и стрелой метнулась из комнаты.

— И что сие явление означает? — спросил Голицын, требовательно взглянув на дядьку. — Степан, во что я влип на этот раз?

— Эко вас балкою-то шандарахнуло, — посочувствовал камердинер, пристраиваясь на краешке барской постели и заботливо поправляя складки стеганого одеяла. — Да и то сказать, в самое пекло полезли, я ужо совсем было решил, что служба моя у вас закончилась.

— Какая балка? Какое пекло? Давай без долгих предисловий, — начал закипать Антоан. — И начни с того, где я?

— Нешто совсем запамятовали? — вконец расстроился Степан. — Неужто не помните, как нас в двадцать четыре часа из Петербурга выдворили? Вы еще так печалились, что его сиятельство Александр Николаевич снасмешничал, пашпорт вам на имя чиновника четырнадцатого класса господина Марципанова выправил, и пришлось нам ехать… — Степан пожевал губами, припоминая словечко, — как инкогниты. Так до самого Саратова и докатились. Инкогнитами.

Марципанов… Услышав сию кондитерскую фамилию, Антоан застонал и прикрыл глаза. Конечно же! Имечко еще то — Мечислав Феллицианович! Вспомнилась и изнурительная дорога, и вздорная ссора с краснощеким корнетом, и рыженькая барышня с изумительными голубыми глазами и, конечно, пожар.

— Отчего ж до Саратова, а не до злополучных Озерков? Мы ведь туда направлялись? Объяснишь ты мне все толком или нет! — гневно воззрился на дядьку Антоан.

— Да вы не кипятитесь так, барин, — вновь зажурчал Африканыч, успокоительно похлопав Голицына по руке. — Здоровьичко свое драгоценное поберегите, дохтур сказал, что никак вас тапереча волновать не можно.

— Ты, Навуходоносор, за свое здоровье побеспокойся. Нечего мне куролесы разводить. Отвечай внятно, пока я душу из тебя не вытряс — в чьем я доме, как сюда попал и что за бредовые разговоры о геройстве?

Африканыч протяжно вздохнул и, пожевав губами, доложил, что-де беспутнейший князюшка Антоан Голицын, а ныне господин Марципанов, геройски спасая из огня купеческую дочку Аграфену Гордееву и ее тетушку, нанес урон своему самочувствию в виде удара по голове прогоревшей балкой. Бойкая купеческая дочка, обеспокоенная повреждениями, полученными ее спасителем, настояла уложить обеспамятевшего князюшку в свой тарантас и привезла на поправку в Саратов, в дом дядюшки, дабы обеспечить ему надлежащую врачебную помощь и заботливый уход.

— Значит, мы в Саратове, — подвел итог Антоан.

— В Саратове, — согласно кивнул головой дядька.

— В доме какого-то купчины?

— Купца первой гильдии господина Селиванова Ивана Афанасьевича, — поправил барина Африканыч.

— Что им обо мне известно? — поинтересовался князь.

— То, что вы, господин Марципанов Мечислав Феллицианович, — герой, оборонитель слабых, надежа беспомощных, — немного подумав, констатировал дядька.

— Чушь собачья! — фыркнул Голицын.

— Чушь, — безжалостно подтвердил Африканыч. — Но все в это верят.

— Что же теперь нам делать?

— Не нам, а вам. Я как был слуга при барине, так и останусь, а вот кем вы обернетесь, то сами решайте. Редкий вам выдался фарт — возможность судьбу свою поменять.