Экватор - Мигел Соуза Тавареш

— Доброе утро, господа! Приступим, а то куропатки ждать не будут!

Кроме короля, за завтраком сидели еще двенадцать человек: маркиз-барон де-Алвиту, виконт де-Ассека-Паеш, граф Сабугоза, Мануэл де-Каштру Гимараеньш, граф Химе́нес-и-Молина, дон Фернанду де-Серпа, Хьюго ОʼНил Чартере де-Азеведу, полковник Жузе Лобо-де-Вашконселуш, офицер по особым поручениям и майор Пинту Башту, фельд-адъютант. Кроме них здесь также присутствовали граф де-Арнозу, личный секретарь короля, и граф Мафрский, врач королевской семьи. Последние не планировали сопровождать короля на охоте и предпочли занять свое утро другими делами. Среди собравшихся не было только принца Дона Луиша-Филипе, постоянного участника подобных выездов, которого задержала в Лиссабоне какая-то церемония в Военной Академии.

Подавали сок, выжатый из местных апельсинов, по общему мнению, лучших в мире, чай, поджаренный хлеб с маслом, зрелый овечий сыр, персиковый джем и яичницу с ветчиной. За кофе некоторые господа закурили по первой в этот день сигаре, однако времени, чтобы посидеть за столом и насладиться процессом, не было. Все быстро спустились на первый этаж, где надели теплые куртки по случаю довольно промозглого декабрьского утра с инеем, накрывшим землю.

Перед главным фасадом Дворца графов Браганских стояли запряженными три рессорных экипажа для охотников, два шарабана для секретарей и оруженосцев, а также для собранных еще накануне ружей и боеприпасов. Тут же был прицеп с собаками, уже чрезвычайно возбужденными, готовыми к командам и обнюхивающими все вокруг. Дон Карлуш дал поручение Томе, своему неизменному личному «секретарю» по охотничьим делам, чтобы тот прихватил кофр с парой ружей Holland, and Holland, подарком Леопольда, короля Бельгии, а также пару James Purdy, сделанных в Лондоне на заказ, специально ему по руке: король предпочитал выбирать ружье той или другой фирмы в зависимости от ситуации на охоте. Иногда, впрочем, он мог все утро стрелять из одного и того же ружья. Однако в таких случаях все объяснялось, скорее, суеверием или пристрастиями самого стрелка, нежели какими-то научными причинами.

В то утро небольшая группа королевских охотников отправлялась на гон и отстрел куропаток в местечко, находившееся примерно в пяти километрах от резиденции. Эту слегка холмистую территорию с рощами из пробкового дерева и каменного дуба пересекали две речушки, заросшие по берегам кустами ладанника. Охотники собирались провести четыре «выгона» с двух разных позиций, по системе, известной как «орел и решка»: сначала загонщики гонят птицу к засаде, где их ожидают охотники, а потом выгон ведется к той же засаде, но уже с противоположного направления. Между одним и другим «выгоном» охотнику нужно только повернуться вокруг своей оси на 180 градусов. Последнее время, из-за своего лишнего веса, король предпочитал выгон так называемой охоте «на подъем», когда нужно было проходить долгие километры вдоль холмов и долин, поднимаясь и вновь спускаясь, погружаясь ногами в грязь, скользя по мелкой гальке, и при этом не отставать от собак, преследующих бегущую и летящую впереди дичь.

Небольшая группа загонщиков, бедный, плохо обутый народ, набранный среди местных жителей за несколько монет и за обещание по птице каждому, ожидала охотников на первом из условленных мест. Пока прибывшие из Дворца помощники распределяли по жребию «ворота» — место засады со сменным направлением стрельбы, в соответствии с переменой направления «выгона», пока выгружались ружья и сумки с патронами, собаки выпускались из прицепа, а оруженосцы нагружались разным охотничьим скарбом, загонщики выдвигались на свои отправные точки, в одном, двух или трех километрах от так называемых «ворот».

Стелющийся туман, поднимавшийся над покрытыми инеем полями, только начал рассеиваться, но холод был все столь же безжалостным. В сопровождении Томе и своего оруженосца, а также двух собак — Джебе, пойнтера в рыжих и белых пятнах, и серого бретонского спаниеля Дивора — Дон Карлуш направился к «воротам», выпавшим ему по жребию. Они представляли собой примитивное укрытие из наваленных дубовых веток, за которыми, как предполагалось, летящие куропатки заметят его только тогда, когда окажутся уже на позволительном для выстрела расстоянии.

Ожидание куропаток редко длилось менее получаса при каждом «выгоне». Иногда случалось, что появлялись одинокие птицы, когда еще не были даже слышны голоса загонщиков. Основная же масса появлялась только к концу их работы, когда куропаткам оставалось только устремиться в сторону сидевших в засаде охотников. В это время Дон Карлуш любил сидеть в своем раскладном парусиновом кресле, выкуривая первую за утро тонкую сигару, и молча размышлять, пока собаки возятся у его ног, а заряженные Томе́ ружья ждут, что он схватит их в любую секунду, лишь только заслышатся взмахи крыльев летящей дичи. Король думал о том, что его в то время волновало, в частности, о полученной накануне телеграмме из Мозамбика, от тамошнего губернатора. Он хотел, и вполне обоснованно, абсолютных полномочий в управлении своей Провинцией, чтобы не лавировать в зависимости от настроений, попыток вмешательств в его дела со стороны министра по заморским территориям и политиков, управляющих колониями из Лиссабона. По сути, его история была похожа на ту, что пережил там же за несколько лет до этого Моузинью де-Албукерке, когда, будучи назначенным королевским комиссаром в Мозамбике, он в конце концов был вынужден подать в отставку, преданный соответствующим постановлением, которое, против воли короля, но, тем не менее, за его подписью, лишило того права принимать на месте те безотлагательные решения, которые не нуждались в предварительном ублажении тщеславия политиков с Дворцовой площади. Дон Карлуш восхищался мужеством и военными качествами Моузинью, его патриотизмом и верностью короне. Даже на расстоянии король чувствовал, что он был прав в том конфликте. Однако так же хорошо и без излишних иллюзий король осознавал, что вряд ли сможет отстоять его перед правительством без того, чтобы спровоцировать политический кризис, который в то время был совсем не желателен. «В ссоре с правительством из любви к королю, в ссоре с королем — из любви к родине». И вот, почти десять лет спустя, история повторялась: в полном бессилии, Дон Карлуш наблюдал, как идет наперекосяк политика в заморских провинциях страны, ставшая уже предметом постоянных общественных споров, вместо того, чтобы быть одним из важнейших, порождающих консенсус и единение, национальных вопросов. Король вздохнул и, в раздражении, отогнал эти мысли прочь.

Еще никогда монархия и Королевский дом не подвергались такому количеству столь злобных нападок. Не проходило и дня, чтобы республиканская пресса не разражалась бешенством по поводу короля, королевы, наследника престола и самого института королевской власти. Дон Карлуш открывал газеты и наблюдал, как на него нападают со всех сторон, карикатурно изображают, высмеивают и просто оскорбляют. Предлогом для этого могло служить все, что угодно: если он занимался политикой, говорили, что это потому, что он мечтает об абсолютной власти и лишь вносит путаницу в процесс управления государством. Если он, наоборот, намеренно держался от этого подальше, это означало, что страна, якобы, ему безразлична, а интересны только охота в Алентежу и светские развлечения. Республиканская партия крепла параллельно с народным недовольством, престиж государства подрывался каждый день, будучи отданным на откуп любому крикливому демагогу в дешевой забегаловке; те немногие друзья, которые были у короля и которым он мог доверять, не имели никакого политического влияния, а, если и имели, то быстро теряли его именно потому, что являлись его друзьями. Он был королем в королевстве, где чувствовал себя преданным со всех сторон, владыкой Империи, которую великие нации — королевские дома, связанные с ним кровными узами — страстно желали и бесстыдно домогались. Имея хотя бы малейший повод, Англия мигом увела бы у него всю его империю, вместе с ним самим и его троном. Моузинью был прав, разоблачив манёвры англичан в Родезии и Замбии, но эти здешние бестолочи никогда не понимали, что чем слабее будет король, тем в большей опасности будет сама империя. Это же касается Сан-Томе и Принсипи, чьи кофе и какао доставляли столько неприятностей английскому экспорту из Габона и Нигерии. Да, кстати о Сан-Томе… Король вспомнил о намеченном обеде с тем парнем, которого ему так рекомендовали, с Валенсой. Поначалу Дон Карлуш поморщился, когда ему назвали это имя: он читал его статьи, и ему показалось, что того нельзя назвать ни серьезным человеком, ни большим знатоком того, о чем он рассуждал. Но Королевский совет настоял на кандидатуре, особо подчеркнув, что это человек новый, не имеющий ни политических, ни партийных обязательств, вне сомнения, интеллигентный и не без амбиций лидера. Король позволил себя убедить: