Мудрая змея Матильды Кшесинской - Елена Арсеньева

Теперь это был истинный шато!

– На месте мсье Барона я бы еженощно восставала из могилы и являлась полюбоваться этой красотой, – пробормотала Алена. – Благо идти недалеко: кладбище буквально за садовой оградой! Надо будет подкинуть девчонкам эту мысль, чтобы как следует подрожали от страха.

Коварно улыбаясь, она подняла свои сумки и вошла в бывший maison bleue.

Распахнув все окна и двери, чтобы в каменном доме стало теплее, наша героиня отправилась на прогулку по саду. Она придирчиво рассматривала поспевающую мирабель и прикидывала, удастся ли до отъезда сварить для семейства Детур варенье. Нарвала себе на ужин ежевики с куста, притулившегося к нагретой солнцем каменной стене, поздоровалась с каждым деревом и с каждой розой и вернулась в дом, предварительно подперев здоровенным суком шаткую садовую калитку. Поела ежевики с сыром (она любила странные вкусовые сочетания) и тут вспомнила, что завтра приедет антиквар. Неизвестно, во сколько он появится, – в деревнях люди встают рано. Лучше сейчас пойти и отыскать картины, которые нужно будет ему отдать.

В салоне на полке под зеркалом нашлись ключи от гаража, от амбара, от погреба (само собой, при доме имелся винный погреб, где бутылки хранились в особых решетчатых ящиках) и от прочих помещений. На каждом – свой брелок с пометкой. Ключом от чердака оказался, строго говоря, не ключ, а ключик – с затейливой крученой головкой, многоступенчатой бородкой и витой трубкой. Около бородки была выгравирована не то буква Y, не то четверка.

Продолжая разглядывать это изящное изделие, Алена поднялась по внутренней лестнице. Скажем прямо, во Франции ей еще ни разу не приходилось видеть чердак, куда надо было бы забираться по приставной лестнице, как в старом фильме «Тимур и его команда». Она вставила ключ в скважину довольно скромного с виду замка и, проделав необходимые манипуляции, – память у нашей героини на самом деле была не такой дырявой, как она любила иногда демонстрировать, – открыла дверь.

Да, понадобилось бы немало вид-гренье, пюсов и брокантов, чтобы этот чердак опустел. Пока он был буквально набит всяческим добром или барахлом, это уж как посмотреть. Сундуки, какие-то свертки, узлы, старые люстры, сломанные прялки, стопки разбитой посуды, зеркало в треснувшей раме, заросшее пылью до того, что в нем ничего не отражалось… Нет, собрать всю здешнюю пыль ей ни капли не улыбалось, поэтому Алена сразу отошла к покрытым полиэтиленом полотнам, натянутым на подрамники.

Она приподняла полиэтилен и стала осторожно рассматривать картины.

Может, дело было в слабо горевшей лампочке, но творения Маргарит Барон показались ей очень даже недурными. И это после нескольких десятков лет в совершенно неподходящих условиях! Краски здорово потускнели, конечно. Наверное, эти натюрморты и пейзажи раньше выглядели куда ярче и живее. Как хороши эти фантастические девушки-лебеди, бегущие между белых, словно заснеженных деревьев… Однако у мадам Маргарит было весьма изощренное воображение! А вот этот портрет явно в реалистической манере, каждая деталь тщательно выписана. Очень хорошенькая и очень печальная девушка в унылом черном платье, украшенном круглой брошью, кажется, серебряной, с синим камушком посередине. Внизу дата – 1944 год.

Другие портреты – какого-то старика с красным носом, двух суровых пожилых дам, одна в монашеском чепце, другая в кружевной шали, улыбающегося и обнаженного по пояс светловолосого мужчины, пожилого крестьянина, каких-то детей – были написаны с той же тщательностью.

– Почему-то мне кажется, что торговец очень быстро найдет покупателей для этих симпатичных полотен, – пробормотала Алена. – Завтра надо будет другие картины посмотреть. Вдруг да…

Сейчас она толком уже ничего не увидит – слишком здесь темно. Утром можно будет открыть окно на крышу и впустить свет.

Алена спустилась с чердака, приняла душ, постелила себе на старинной кровати, на которой всегда спала в этом доме, и вдруг вспомнила, что забыла запереть дверь. Все-таки одной в таком доме, да еще на окраине деревни, спать страшновато. Лучше поднять все мосты и закрыть все ворота!

Она снова спустилась на первый этаж, задвинула болты ставен снаружи и изнутри, потом заперла все четыре уличные двери – в столовой, в салоне, в кухне и еще дверь черного хода под лестницей с очень тугим и неудобным замком. Поднялась в спальню, еще немного почитала «Воспоминания об М.К.» и наконец выключила свет.

Тишина стояла невероятная. Алене всегда требовалось время, чтобы привыкнуть к этой мулянской тишине. Утром закурлычут дикие голуби, заорут петухи в курятниках у Жаклин и Франсуазы, в семь часов старые церковные часы пробьют девять раз, как это было здесь с незапамятных времен, а сейчас тишина, такая тишина…

Треск мотоциклетного мотора заставил ее резко открыть глаза. Кому вздумалось исследовать мулянские дороги среди ночи?

Свет фар скользнул по фасаду бывшего maison bleue, мелькнул между щелочками деревянных ставен-жалюзи, и мотоцикл умчался.

Алена свернулась калачиком и уснула так же мгновенно, как засыпала здесь всегда. Рев мотора несколько раз в течение ночи прорезал ее безмятежный сон и наполнял душу странной тревогой. «Зачем он мотается туда-сюда, неужели делать нечего?» – ворчала она, но не могла понять, наяву ворчит или во сне.

Из «Воспоминаний об М.К.»

Однажды я спросила у своей новой приятельницы, какое событие она считает самым важным: встречу с будущим российским императором, встречу с Андреем Владимировичем, своим будущим мужем, или рождение обожаемого сына Вовó. Вопрос был каверзный, однако у меня создалось впечатление, что М.К. и сама довольно часто об этом задумывается, и ничего удивительного в этом нет.

Ответила она без малейших колебаний:

– Если бы я не встретила Ники, в моей жизни не было бы ни Андрея, ни Вовó. Без него у меня не было бы многого и многих. Поэтому я никогда не забуду тот день, когда увидела его впервые!

Ее глаза подернулись слезами, однако она прекрасно умела владеть собой, недаром ей так нравились роли, которые требуют не только балетного, но и драматического искусства.

– Как же я была наивна и глупа! – вздохнула М.К. – Конечно, кокетство было моей второй натурой, я родилась кокеткой и довольно часто уже испытывала свою женскую силу, и мне, конечно, было безразлично, разобьет это чье-нибудь сердце или нет. Помню, я совершенно из вредности влюбила в себя одного молодого англичанина, Макферсона, и, разумеется, разрушила его будущий брак с белобрысой англичанкой по имени Элис. Не то чтобы он мне так уж был дорог, просто хотела досадить этой Элис, да и имя ее мне ужасно не нравилось. Потом это имя мне отомстило…

Я понимала, о чем она говорит. Супругу нашего императора до крещения в православие звали Виктория Аликс. Аликс – уменьшительная форма от Элис. Так звали ее мать, герцогиню Гессенскую. Наш государь всю жизнь называл жену именно Аликс.

– Честно признаюсь, что, когда я увидела Ники, у меня и мыслей не было о кокетстве! – продолжала М.К. – Я была ошеломлена. Конечно, влюбилась в него мгновенно, да у нас все девушки в него влюбились! Но ведь мы с ним тогда даже не подозревали, что наша встреча подстроена! Позже, когда Сергей раскрыл всю подноготную того знаменательного визита царской семьи к нам в училище, я была потрясена. Ах, а начиналось все так торжественно и чудесно!