Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа - Уильям Майкл Гир

— Спасибо, брат, — сказал Заратан еще одному из множества монахов, подносивших ему пустые горшки из-под семян на стоящий в тени пальмы стол для мытья.

Он смиренно глянул на остальных монахов, копающих землю, сеющих и носящих воду. Потом моргнул, оглядев ряд глиняных горшков перед ним. Так много! Как же он так замешкался?

Брат Иона назначил ему простейшее послушание — мыть горшки из-под семян и относить их на полки, в монастырь. Перед ним стояло больше двух десятков немытых горшков и таз с водой. Еще кувшин с водой и ковш, чтобы работающие монахи могли утолить жажду. Как же бежит время! Может, он просто задремал?

Молчаливые монахи поставили ему на стол еще два горшка. У него опустились плечи.

Заратан бездумно провел пальцем по краю только что принесенного горшка. На пальце осталась ячменная мякина.

Он снова задумался о долгих ночах, проведенных в молитвах, и от воспоминаний о пережитом экстазе ощутил головокружение. Он…

— Заратан? — раздался за его спиной угрюмый голос брата Ионы.

Он резко крутанулся, как пес, которого поймали с куском жареной ягнятины в зубах.

— Да, брат Иона?

— Ты и глазом моргнуть не успеешь, как эта куча горшков станет с тебя ростом, упадет и раздавит тебя в кашу. Тогда мне придется отправиться в город — а ты знаешь, как я не люблю это делать, — чтобы сообщить твоим рыдающим родителям, что ты погиб не случайно. Но по сути, ты бы погиб от праздности.

Работающие в поле монахи обернулись, глядя на них.

Заратан покраснел от стыда.

— Прости меня, брат. Я постараюсь сосредоточиться.

— Посмотрим.

Ионе было за сорок. У него были пышные каштановые волосы, всклоченная борода и сморщенный нос, напоминавший Заратану пересушенный на солнце финик. Старший монах лишь покачал головой, снова взял в руки лейку и принялся тонкой струйкой поливать только что посаженные зерна ячменя.

Заратан окунул горшок в таз и начал протирать его льняной тряпкой изнутри. На стол со стуком встали новые горшки, принесенные монахами.

У юноши упало сердце.

— Это пустая трата моих возможностей, — прошептал он сам себе в перерывах между вдохами и выдохами. — Мне бы сейчас быть в келье, стоять на коленях и молиться, взыскуя любви Божьей…

— Сначала вымой горшки, а потом взыскуй любви Божьей, — басовито прошептал кто-то справа от него.

— Брат Кир! — вскрикнул Заратан, подскочив. — Я… я не слышал, как ты подошел.

Кир сдержал улыбку, наклоняясь над столом. Он был высокого роста, мускулистый, с вьющимися черными волосами, свисающими до плеч, густой бородой и усами. Его зеленые глаза, казалось, всегда сохраняли немного насмешливое выражение. Заратан полагал, что ему было лет тридцать пять.

Кир вытер пот со лба грязным рукавом белого одеяния.

— Может, тебе помочь, брат? — спросил он. — Меня прислал Иона. Думаю, он хочет, чтобы ты завершил работу, прежде чем ячмень созреет и его уберут.

Заратан нахмурился, окуная в таз следующий горшок.

— Да, спасибо, брат, — ответил он Киру.

Кир взял в руки горшок и принялся мыть его. Заратан перевернул вымытый им горшок вверх дном и поставил на стол для просушки. Солнце сегодня жгло особенно безжалостно. Повернувшись к Киру, Заратан прищурился.

— Он такой надсмотрщик, все время следит, — прошептал он. — Он всегда таким был?

— Трудно сказать, — улыбнувшись, ответил Кир. — Я здесь еще меньше года. Но ты должен понять. Брат Иона следит за тем, чтобы поля были вовремя и хорошо возделаны, чтобы монастырь сам обеспечивал себя пищей. Авва Пахомий учит, что мы должны сами себя всем обеспечивать. А это нелегкий труд. Ионе нужно, чтобы каждый из нас внес свой вклад в это дело.

Заратан искоса оглядел Кира. Когда его не было поблизости, монахи принимались рассказывать о нем впечатляющие истории. Они говорили, что он был отчаянным солдатом, лучником в римской армии, и убил множество людей.

— Ты снова задремал, брат, — прошептал Кир, наклонившись в сторону. — Давай за работу.

— Что?

Перед мысленным взором Заратана предстали тысячи лучников, давшие залп. Он угрюмо посмотрел на рослого мужчину, стоящего рядом с ним.

— Мой горшки, — повторил Кир. — А потом уже взыскуй любви Божьей.

Лицо Заратана скривилось.

— Смысл моей жизни в этом мире не в мытье горшков, брат. У меня есть более высокое призвание. Я пришел сюда потому, что все говорили, будто авва Пахомий позволяет монахам заниматься упражнениями духа.

Кир прищурил свои зеленые глаза.

— Сажать ячмень — тоже упражнение духа, брат, хотя мне кажется, что ты слишком глубоко погружен в свои мысли, чтобы понять это, — сказал он, показав на шнур, свисающий с кожаного пояса Заратана.

Заратан посмотрел туда же. Они были обязаны все время носить шнур, шерстяную веревку, используемую при чтении Иисусовой молитвы. Каждый раз, произнося «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного», следовало завязать на веревке узелок. Количество узелков на веревке показывало, сколько раз за день монах произнес молитву. На шнуре у Заратана было два узла. Он глянул на шнурок Кира. Тот был усеян узлами.

— Кир, я хотел бы беспрестанно молиться, как говорил святой Павел, но я хочу делать это правильно, стоя на коленях в келье, — сказал он. — А стоя здесь, под палящим солнцем, и намывая горшки, я не могу следовать этому святому призванию.

Кир расхохотался. Заратан вопросительно посмотрел на него, не понимая, что смешного нашел брат в его высказывании.

Из-за стены монастыря появилась Калай, монастырская прачка, со своей помощницей Софией. Если София казалась черноволосым чертенком из города, откуда приходила каждый день, чтобы помогать Калай, то сама Калай была рослой гибкой женщиной с волнистыми рыжими волосами и лицом, красота которого могла бы поспорить с красотой легендарной Магдалины.

Заратан посмотрел на нее и сглотнул, издав странный звук.

— Я не понимаю, почему авва Пахомий позволяет ей жить здесь, — прошептал он. — Она шлюха. А может, вообще демон.

Кир нахмурился, сдвинув темные брови.

— Она прачка. Или ты предпочел бы сам стирать свою одежду? Я-то думал, что ты ценишь каждое мгновение, чтобы молиться без перерыва.

Заратан поглядел, как Калай спускается к реке. Серое платье развевалось, облегая ее ноги.

— Она действительно пугает меня, Кир.

— Она пугает всех нас, брат. Но это не ее вина, а наша.

Хорошо хоть, что ей не позволялось общаться с монахами.

Она жила в отдельной хижине в одиночестве, ела отдельно от всех, ей не позволялось говорить с кем-либо, кроме брата Ионы, который приносил и уносил белье и одежду.