Дедушка - Марина Пикассо

Не так давно я прочитала об одном ученом, поставившем грустный эксперимент. В лабиринт с двумя ходами он пустил двух мышат, отнятых у матери. Один путь был обогрет и утеплен мехом. Другой — холодный, но в нем установили пипетку, выделявшую молоко. Пятнадцать дней спустя мертвых мышат нашли в том ходе, который давал тепло. Другой ход был чист и пуст. Молоко свернулось.

У нас с Паблито не было и такого выбора. Путь, снабженный обогревом и утепленный мехом, который хотела нам предложить мать, слишком зависел от пути Пикассо, снабжавшего нас молоком, за которое приходилось так дорого платить.

А еще я помню те дни, когда мы, возвращаясь из школы, с тревогой отпирали двери дома. Какой мы застанем мать? Больной, лежащей в постели, или суетящейся как заведенная машина, со всей ее исступленностью, непрестанной болтовней, патологическими выпадами, постоянно коробившими нас.

Я уверена, что Пикассо понравилось бы мое декольте… Я воплощаю тот самый женский стиль, от которого Пикассо без ума… Пикассо не хочет меня видеть, это все из-за вашего отца…

И — рикошетом: «Это все из-за вас».

Да, из-за нас отец, как нищий, выпрашивал денег. Из-за нас бесилась мать. Развелись они тоже из-за нас. И в том, что дедушка исключил нас из своей жизни, виноваты тоже мы.

В его творчестве нет ни малейшего следа нашего присутствия. Ни одного рисунка, ни одной картины.

На вилле «Калифорния» мы тщетно искали в настенных росписях, тайком перелистывали каталоги, альбомы по искусству, пытаясь уловить свои черты в изображениях животных, в вакханалиях, в калейдоскопе натюрмортов. Мы находили повсюду этюды и наброски Майи, его дочки от Марии Терезы Вальтер, эскизы и портреты Клода и Пало-мы, детей, прижитых им с Франсуазой Жило, рыбаков, его портного, каких-то людей, которых мы не знали, собак, кошек, птиц, омаров, гитары, кофейники, компотницы, кувшины, лук-порей… но там не было нас, его прямых потомков. А мы могли бы стать интересной темой, если бы он хоть раз почувствовал всю глубину нашей боли. Подумайте сами: «Паблито и Марину выгоняют из „Калифорнии“», «Паблито с глазами, полными слез», «Марина и Паблито съежились, прижавшись друг к другу».

Как он мог изгнать нас со своей палитры, ведь мы приходили к нему в «Калифорнию», навещали его в замке Вовенарг, столько раз ходили с ним на корриду? Или он смотрел сквозь нас? Или мы были бастардами?

Когда висишь на распятии, невозможно простыми словами передать свою боль, но думаю, что мы смущали благополучие существования Пикассо. Плод несимпатичного отца и матери-скандалистки, мы самим нашим существованием расстраивали его маленькую личность с ее огромным эгоизмом. Мы раздражали его чувство собственной гениальности, его нирвану творца.

И отец и мать понимали наше страдание, почему же ни у кого из них не хватило духу сказать нам: «Рисунка, изображающего вас, не существует, потому что ваш дедушка хотел наказать нас — нас, а не вас — за все семейные сцены и те распри, которые привели нас к разводу, за все то, что безжалостно напоминало ему его собственные неудачи с многочисленными женщинами».

Сегодня я могла бы сказать, что такое «наказание» позволило мне дистанцироваться от дедушки и ясно и четко осознать, что единственное творение, которое он посвятил нам — и которое остается для меня самым дорогим, — это рождение моего отца.

Даже если его, по сути, у нас не было.

Гирлянды, подвешенные прямо в небе над улицами Гольф-Жуана, сверкающие витрины, праздничная толпа, лавки ломятся от подарков, громкоговорители, установленные прямо на ветвях платанов, транслируют торжественные песнопения, плывущие над гундосой уличной музыкой…

Через два дня Рождество.

Вот мы принесли матери утреннюю чашку чаю. И она, разлепив глаза, произносит, прежде чем снова уснуть:

— Ваш отец звонил. Он хочет привезти вам подарки от Пикассо.

Подарки от Пикассо. Только подарки объединяют дедушку, отца и мать. Эти непременные, священные и проклятые подарки, которые секретари Пикассо выбирают по образу и подобию всемогущего хозяина в модных лавках Канна. Мне шелковый платок от Гермеса или дорогую куклу, раздобытую у известного антиквара. Паблито — серебряную цепочку или булавку для галстука.

Подарки без сердца, не от души. Докучная бюрократическая обязанность дедушкиных холуев — понемножку выгадав в каждой лавке, они таким образом за спиной у хозяина заработали себе чаевые к концу года.

Отец обернулся в мгновение ока. На сей раз мать не изводит его попреками. Он вывалил на стол наши подарки и с благоговением ждет, пока мы с Паблито освобождаем их от пышной, обвязанной лентами упаковки.

Мне — ручка и карандаш со вставным грифелем, отделанные серебром, Паблито — кожаный портфель с его инициалами.

— Как всегда! Дедушка вас балует, — вскричал отец.

— Это дорогие вещи, — отзывается и мать. — Я дам их вам, когда вы подрастете.

Возвратившись в нашу спальню, мы пытаемся отвлечься. Паблито выстраивает оловянных солдатиков против ковбоев и индейцев. Я играю с Лелантой, куклой, которую мне еще давно подарила моя бабушка Ольга. Леланта — мой товарищ по несчастью. Летом я беру ее с собой на пляж, а еще лучше — на острова Лерен. Мы с ней плаваем в бухточках, где я так люблю купаться, вместе сохнем на солнце, она становится моей близкой подругой. Дома, когда в мыслях моих вьется слишком много черных бабочек, я собираю ее одежду, запихиваю в маленький чемоданчик, сжимаю ее в объятиях и шепчу ей на ушко: «Ну все, хватит. Уйдем отсюда и заживем…»

Наше бегство — это всего лишь несколько шагов по улице Шабрие, слишком уж быстро порыв к свободе заглушается сожалениями об оставленных маме и особенно брате Паблито.

Еще мне нравилось оперировать Леланту. Кухонным ножом я вскрывала ей живот, опустошая все нутро. Мне ассистировал брат, руководивший каждым моим движением и наконец выдававший диагноз.

— Определенно, это все от нервов, — говорил он с мрачным видом. — Нужно вырвать у нее, что ее так мучит.

То же, что так мучило нас.

Рождество в детстве — это еще и моя бабушка Ольга. Я была маленькой, но уже знала, что в этот день, как и каждое воскресенье, она приедет из Канна на автобусе, позавтракает с нами и уедет прежде, чем начнет темнеть. На Рождество она всегда привозила маленькую елочку, завернув ее в газетную бумагу, чтобы по дороге не осыпались иголки. Мы смотрели, как она распаковывала елочку, вешала на нее гирлянды и шары, которые с хитрым видом доставала из сумки, и устанавливала ее в