Тихий омут - Анатолий Галкин

– А мне что остается? – Крылов готов был обидеться, как мальчик, у которого отнимают игрушку. – Все основные версии разобрали.

– Тебе, Олег, самое ответственное. Звонил мне вчера некто Карин. Старый мой знакомый. Мы с ним в Минске в свое время чекистскому мастерству учились. А тут я его на похоронах Маруева встретил.

– Знаю я этого Карина, – с некоторым запозданием вставил свою реплику Павленко. – У него элитный клуб есть. Спортивно-оздоровительно-развлекательный.

– Вот именно, что развлекательный. У него для богатой и скучающей публики что-то любопытное есть. Со стрельбой и погонями… Я точно не знаю, что это есть, но Маруев это заведение посещал часто.

– Он и меня звал, – опять оживился Павленко, – Но у меня… обстоятельства не позволили. У них там даже ночные занятия есть. Это мне не подходит.

– Теперь тебе, Олег, придется отдуваться. Быстро давай сформируем легенду и отправляйся поизучать клуб этого Карина… Скажем, ты – дальний родственник господина Павленко. Он, как в себя придет, выдаст рекомендательный звонок. Жил ты в Севастополе. Заработал гроши на горилке, сейчас устал и хочешь активно развлекаться.

– А нам когда возвращаться? – бодро поинтересовался уже совершенно успокоившийся Павленко.

– А мы вам скажем. Вы звоните периодически. Только не сюда и не домой… Дибичу, на Петровку – их, возможно, еще не прослушивают.

Павел Тучков просто высиживал время. До назначенной на шесть вечера встречи с агентом оставалось еще два часа. Так что минут сорок, а может быть и больше, можно просто посидеть в своем кабинете и насладиться «ничегонеделаньем». Он сам придумал это слово и был этим горд. Нет такого слова в русском языке. Занимаются этим все и часто, а слова такого нет. Странно…

Есть, конечно, понятия «бить баклуши», «гонять собак», «плевать в потолок», «болтаться без дела». Но, заметьте, при этом надо всегда что-нибудь делать. Кого-то гонять, куда-то плевать, где-то болтаться. А баклуши. Это вообще парадокс, загадка русской души. Баклуши – это такие бруски, заготовки для деревянных ложек. И какой-то лентяй целый день бил, а точнее – рубил их топором из целого бревна. Ничего себе дядя отдыхал!

Павел откинулся в кресле и зажмурился. На улице жара только начинает спадать, а здесь, в бетонном кубике на Лубянке прохладно. Это зря говорят, что эти реформаторы полностью развалили органы безопасности. Кондиционер-то еще работает.

Стоило бы прошвырнуться по кабинетам и удостовериться кто из дюжины его подчиненных еще трудится на благо Родины. Но он и так знал. На месте должен быть один Кудюков. Наверняка подшивает дела, закрывает сигналы, пишет описи. Это он готовится к проверке секретного делопроизводства, которая неизбежно нагрянет через два – три месяца. Чуваш он Кудюков, что с него взять. Зато всех остальных в нехорошем свете упомянут в «Справке о проверке…», а он будет чист и горд… Бог с ним… Кстати, а какой у него бог? Во всех бумагах до сих пор есть графа о членстве в КПСС, а вероисповедания нет. На православного он не тянет. Вроде и не мусульманин и не иудей. В бане вместе были. Правда, мог и не обратить внимания…

Тучков начал лениво вспоминать местонахождение остальных своих «гавриков». Двое, якобы, болеют. Один – копает колодец на даче и кто-то его страхует. И правильно – еще не хватает чтоб этого дачника завалило на его шести сотках. Для начальника что самое главное – жизнь и здоровье его подчиненных.

А где еще трое? Так, сегодня четверг. Они уже заступили на дежурство в ночном кабаке «Хромая собака». А завтра будут отсыпаться в своих кабинетах. И будут уверены, что Тучков их не побеспокоит. Он знает о их «подработках», но и они о нем много знают. Так что, все будут молчать. И правильно, раз государство их работу оценивает по три доллара в день. Тут без приработка на обойтись. Или что – купил семье по «Сникерсу», съел и порядок?

Тучков посмотрел на часы, которые тикали на его руке еще с доперестроечных времен, и начал лениво собираться. Встреча на явочной квартире – особый ритуал. Он, как профессионал, не мог упростить его даже в период всеобщего разгула свободы. Надо прибыть на квартиру намного раньше агента. При этом необходимо долго проверяться, петляя по переулкам, не увязался ли за тобой «нехороший человек». Очень желательно иметь план беседы, темы, наводящие вопросы. И обязательно – чай, сахар и чистая бумага для «шкурок».

Бедные агенты! Они даже не предполагают, что основная цель опера при встречи – содрать с них «шкурку», агентурное сообщение. Устную информацию к делу не пришьешь. Начальство будет считать такую «явку» пустышкой. Даже если ты сам что-нибудь напишешь, сославшись на «нецелесообразность отбора письменного сообщения по оперативным соображениям».

Павел Васильевич аккуратно закрыл сейф, и, поплевав на маленькую медную печать, придавил ее к пластилиновой кляксе на косяке старого металлического шкафа. Отпечаток получился четкий – в центре номер и по кругу «УКГБ по Москве и МО». Эта печать протирала карманы Тучкова уже почти пятнадцать лет. Он знал, что их хотели заменить, но, когда название конторы стало меняться так же быстро как и фамилии их самого главного начальника, притормозили – меди на эти печати не напасешься. Сейчас вроде держится «ФСБ». Надолго ли? Это же как курс доллара – стоит, стоит и вдруг «бах». Какой-нибудь черный четверг или красная пятница.

Тучков еще раз осмотрел кабинет. До этого он дважды оставлял включенный кипятильник. Хватит! Так можно и погореть.

Уже в коридоре, запирая дверь, он проверил нагрудные карманы и улыбнулся, вспомнив старую байку, десятилетиями витающую в чекистских курилках. Дело было в бериевские времена. Вызывают старого опера на ковер и давай песочить: «Исключим! Выгоним! Арестуем! Соседи ваши сообщают, что вы верующий, каждое утро перед дверью креститесь». Тот испугался, на сообразил и объясняет: «Все не так! Врут соседи. Я честный и преданный. Это у меня проверочка перед выходом, просто взмахи правой рукой: фуражку не забыл, ширинка застегнута, удостоверение в правом кармане, партбилет – у сердца».

… Выскочив на Малую Лубянку, Тучков проходными дворами добрался до Мясницкой. Шел он неторопливо. Дважды остановился покурить. Похоже, что все чисто, «хвоста» нет. Но он автоматически продолжил проверку. На несколько минут зашел в рыбный магазин, где над новым великолепием товаров витал сохранившийся еще с застойных времен запах ржавой селедки. Затем посетил китайский чайный магазин, где наоборот почти выветрился старинный сладостный запах кофе и шоколадных конфет – «Арабику» загнали в вакуумные упаковки, а их «Сникерс» не пахнет, как наши «Мишки». Те, из детства.

На метро Тучков доехал до Сухаревки и еще через пять минут, оглянувшись в последний раз, вошел в еще сохранивший остатки былого великолепия подъезд старинного дома в начале Проспекта Мира.

Он очень дорожил своей явочной квартирой, любил ее, холил, лелеял. И было за что. По нынешним временам даже маленькая камерка была для опера роскошью. А тут – пяти-комнатная и в центре. Правда, жильцы из дома давно были выселены и рано или поздно должна была начаться реконструкция. Но Тучков знал, что «рано» это не будет. Это будет поздно, очень поздно. Дом оседлали две фирмы, у которых денег на строительные работы не было, но было много бумажек с резолюциями, много амбиций и желания бегать по судам. Проигравшая в суде фирма писала протест в следующую инстанцию. А пока дойдет до рассмотрения – год свободы. Затем писала жалобу другая фирма – и еще год ждите. Полнейшее торжество демократического судопроизводства!