Удачный сезон - Анна Иванцова

сезона (хотя о последней Лидия знала лишь по рассказам учительницы русского языка и литературы, с которой они часто беседовали в учительской за чашечкой чая). Потом Игорь стал рассказывать о себе. О том, что работает хирургом в больнице, о том, как порой приходится тяжело, ведь от него зависят чужие жизни.

– Напряжение нечеловеческое, – с толикой грусти говорил он, устремив темные, глубокие глаза на внимательно слушавшую Лиду. – Бывает, выйду на больничное крыльцо после очередной операции, смотрю на мир вокруг – на небо, деревья, проезжающие мимо машины – и надышаться не могу. Будто не пациента, а самого меня только что с того света вытащили. Сложно объяснить…

Женщина слушала не перебивая, иногда понимающе – хоть понимала и не особо – кивала. Такие люди, как Игорь, всегда вызывали у нее глубочайшее уважение, даже восхищение.

Когда на улице зарыжели полуночники-фонари, Лидия спохватилась о том, что надо бы домой. Неприлично торчать с малознакомым мужчиной в такое время непонятно где. Деловито взглянув на часы и сообщив Игорю, что ей пора, она засобиралась было уходить, но тот вдруг решительно, будто знал полжизни, остановил ее за локоть. Женщина вспыхнула, но руки не отняла. Игорь смотрел пристально и серьезно, так, будто прямо сейчас собирался сделать предложение.

– Лида, – мягко пробасил он, глядя ей в глаза, – я хотел бы вас попросить кое-о-чем…

Женщина молча ждала, чувствуя, как от волнения или даже страха дрожат колени. Прямо как у ее учениц, когда она вызывала их к доске.

– Лида, – снова заговорил хирург. – Да вы не бойтесь, не бойтесь… Я просто хотел… Оставьте мне, пожалуйста, свой номер телефона. Мне очень хочется еще пообщаться со столь очаровательной девушкой.

Горячая, как самый знойный из дней, волна захлестнула остывшее без человеческого тепла сердце, заставила его плавиться под незнакомым доселе жаром. Забыв обо всем на свете, Лида кивнула, медленно, как во сне. Не потому даже, что Игорь настолько понравился ей, а потому что почувствовала: скоро ее жизнь кардинально изменится.

Игорь позвонил уже на следующий день и пригласил в кафе полакомиться мороженым. Лидия не любила сладостей, но согласилась.

Через три месяца ежедневных встреч они поженились и переехали жить к Игорю.

Тогда Лидии было уже тридцать четыре года. А в следующем году родилась Таисия, хорошенькая пухленькая малышка с темными, как у папы, глазами.

Глава четвертая

Наверное, все боятся смерти. И я не исключение. Поэтому приходится терпеть, не убивать часто. Ведь если поймают, это будет равносильно смерти. Шесть девчонок уже подарили мне свои чудесные, такие разные, косички. За такое парой-тройкой лет тюрьмы точно не отделаешься. За такое платят жизнью. Для меня это дороговато. Поэтому и терплю, хоть с каждым разом дается это все труднее. Потому ли, что я теперь нечто вроде хищника, а девушки – источник моей пищи? Пищи не физической, а духовной, той, без которой жизнь превращается в бессмысленную трату времени. Или потому что… Почему? Вопрос из вопросов. Я ведь вовсе не псих, делаю все вполне осознанно. Хотя кто в наше время может похвастать абсолютным психическим здоровьем?

Тонкая прочная леска невидимой, но надежной нитью укрепляет блестящую под светом настольной лампы косу Дины на черном бархатном ободке. Придирчиво верчу поделку в пальцах, осматривая, все ли ровно, не выбились ли где волоски. Но все идеально, глаз радуется. В магазинах таких вещей не купишь. Но идею мне подарили именно магазинные ободки-косички. И дело вовсе не в прихоти, а в свойственной мне педантичности. Все-таки разбросанные по ящикам косы – это не эстетично. Да и форму наверняка потеряют. Совсем другое дело ободки: и красиво, и удобно тем, что никаких подозрений ни у кого не вызовут.

Готовую поделку бережно пристраиваю на полку, рядом с пятью ее «сестренками». Любуюсь. Теперь можно приступить к другой вещице – к кошельку. Старому, потертому, еще советского пошиба. Его стариковский коричневый цвет всегда вызывал у меня отвращение. Такая штука подошла бы разве что какой-нибудь вздорной бабке, разменявшей восьмой десяток. Выкинуть бы его, но что-то не позволяет. Наверное, детские воспоминания…

Тускло освещенная комната с обоями в цветочек и старым, с мрачноватым лесом, ковром на стене. Мне шесть лет. Я вяло играю, разложив на полу немногочисленные игрушки. За занавешенным белоснежной шторкой окном перебирает яркие, свежие листья, будто тоже играя, молодой апрельский ветер. С улицы доносятся веселые, звонкие голоса. Это ребята нашли какую-то, наверняка очень интересную, забаву. Я горько вздыхаю, строя серые, похожие одна на другую, фигурки солдатиков в длинную шеренгу. Скука смертная… Мама запретила сегодня гулять, сказала, что на улице слишком сыро после ночного дождя и я могу простудиться. Мама строгая, но я слушаюсь ее, потому что она всегда заботится обо мне. Любит меня.

Серые солдаты неуклюже заваливаются набок: слишком унылы и неловки пальцы их большого генерала, мои то есть. Я зеваю во весь рот, когда с улицы доносится оглушительный восторженный визг. Не дозевав, пулей подскакиваю к окну, завистливо таращусь на подпрыгивающие, размахивающие руками крохотные фигурки товарищей по играм внизу, во дворе. До меня не сразу доходит, что там происходит, а когда, наконец, доходит, восхищение и азарт мгновенно заполняют все мое существо. Ребята кидаются друг в друга, будто играя в снежки, комьями грязи! А верещит так громко раскрасневшийся и взъерошенный Петька: увесистый кашеобразный комок влепился ему прямо в лицо! Все ребята заливисто хохочут, а я взволнованно и нетерпеливо подпрыгиваю у окна, обеими руками отталкиваясь от батареи. Мне тоже жутко хочется испробовать это дикое, но новое и необычное развлечение. Тут в Петьку летит еще один серо-коричневый снаряд, мальчишка неистово вопит победное «мазила!» и ловко уворачивается. От моего горячего, возбужденного дыхания запотевает стекло, пряча от меня оживленную батальную сцену. С возгласом разочарования, совершенно позабыв мамин запрет, выскакиваю в прихожую, торопливо напяливаю через голову застегнутую куртку, экономя драгоценные секунды, – и туда, в бой!

К своим!

Когда я с криком врезаюсь во «вражескую», состоящую из Генки, Антона и Вики, роту, Петька встречает меня оглушительной победоносной песней: «Смело мы в бой пойдем!» – и мы переходим в наступление.

Сейчас я, конечно, плохо понимаю, что за удовольствие – получать грязевые бомбы в спину, ноги, голову, ощущать, как ледяные струйки воды заползают под куртку, промачивают одежду, но тогда мне было неудержимо весело. До тех пор, пока к дому не подошла мама, вернувшаяся с работы. Сначала она, увидев кучку вопящих, с ног до головы перепачканных ребятишек, даже не признала среди них свое любимое