Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

Вернёмся к «Повести о начале Москвы». Ещё одним сюжетом этого произведения и стало убийство князя Андрея Юрьевича. Жене князя отведена здесь зловещая роль мужеубийцы, а рассказ о её вражде с мужем высвечивает ещё одну черту в характере и образе жизни Андрея Боголюбского. Впрочем, не будем забывать о том, что и в данном случае мы имеем дело отнюдь не с реальным владимиро-суздальским князем, но с князем-мучеником и святым, чей образ выписан автором в лучших традициях агиографического жанра.

«Сей… благоверный великий князь Андрей, — продолжает автор «Повести…», — …ни о чесом земном печашеся, но токмо достизаша небесная…»: отвращаясь греха, он предавался сну только «на жестокой посланней постели» и «плотского смешения с женою до конца ошаяся (уклонялся, избегал. — А. К.)», так что «ниже во снех ему соблазны женская мечтахуся» (то есть даже во сне не соблазняясь греховными помыслами). Это пришлось не по нраву его любострастной супруге, требовавшей от мужа «пригорновения (то есть ласок. — А. К.) и плотскаго смешения». Злобствуя на мужа, княгиня вовлекла в заговор братьев, находившихся у князя «в велицей чести»: «с ними убо жена его совещася зломыслием на господина своего великого князя Андрея Юрьевича». А дальше, как мы уже знаем, последовала кровавая развязка…

Исследователи допускают, что в убийстве князя и в самом деле могла участвовать его жена (впрочем, об этом речь пойдёт позже, ближе к концу книги). Но вот остальные подробности, приведённые московским книжником XVII века, включая его объяснение причин, по которым княгиня пошла на неслыханное преступление, — не более чем вымысел, плод досужей фантазии и литературных вкусов автора, результат его начитанности в тогдашней исторической беллетристике. Об этом можно говорить с достаточной степенью уверенности — хотя бы потому, что и характеристика князя, включая его отказ от плотского сожительства с супругой, и характеристика супруги дословно заимствованы из другого источника и относятся совсем к другой исторической эпохе и другим историческим персонажам. Источник этот давно уже выявлен исследователями — это рассказ так называемого Русского Хронографа в редакции 1512 года об убийстве византийского императора Никифора Фоки, жившего в X веке; причём главным организатором убийства — как и в случае с Боголюбским — названа здесь жена Никифора царица Феофано, которой молва приписывала смерть по крайней мере трёх императоров — двух мужей и одного свёкра. В Хронографе читаем почти то же, что в «Повести о начале Москвы»: царь Фока «…долу легания на жестокопостланнеи постели… и плотскаго смешениа до конца ошаяся и ни во снех мечташеся ему… Но бяху неугодна сиа царици, требоваше пригорновениа и плотьскаго смешениа…» и т. д. Рассказ же этот попал в Хронограф из славянского перевода «Хроники» византийского историка XII века Константина Манассии. Ни к Андрею Боголюбскому, ни к русской истории никакого отношения он не имеет.

На самом же деле Андрей относился к своей супруге (правда, опять-таки неясно, к какой именно) с искренней любовью и даже нежностью. Мы крайне редко имеем возможность судить о подобных вещах, особенно когда речь идёт о столь отдалённой эпохе. Но здесь случай исключительный, особый, ибо в нашем распоряжении имеется уникальный источник, проливающий свет на эту, обычно закрытую от посторонних глаз сферу жизни князя. В созданном при его непосредственном участии Сказании о чудесах Владимирской иконы Божией Матери (в так называемом «Чуде 4-м») описан эпизод, имевший место во Владимире в первой половине 60-х годов XII века, скорее всего ещё до похода князя на Волжскую Болгарию. Однажды, на праздник Успения Пресвятой Богородицы (15 августа неизвестного года), князь, как обычно, пребывал в церкви, на заутрени, и вместе со всеми пел величание Пречистой Деве. Но «сердцем, — пишет автор Сказания, — боляше, бе бо княгини его боляше детиною болезнию», то есть должна была разрешиться от бремени, но никак не могла этого сделать. По окончании службы князь омыл Владимирскую икону водою и ту воду послал княгине; «она же вкуси воды тоя и роди детя здраво, и сама бысть здрава том часе молитвами Святая Богородица». По всей вероятности, здесь идёт речь об обстоятельствах рождения либо сына Юрия, либо некой дочери князя, из других источников неизвестной. Но эта удивительная подробность — о том, как князь «боляше сердцем» за свою жену (повторю ещё раз: подробность совершенно уникальная, немыслимая в летописном повествовании о князьях того времени!) — многое говорит нам об Андрее Юрьевиче и о свойствах его души. В этом рассказе он предстаёт перед нами не суровым воином, не знающим страха и упрека, но нежным и заботливым супругом. А вот какие чувства питала к нему столь горячо любимая им жена и не она ли замешана в заговоре против него и его жестоком убийстве — об этом нам остаётся только гадать.

Юные свои годы князь Андрей почти безотлучно провёл в Суздальской земле, к которой успел прикипеть всей душою[11]. Но летописи, как уже было сказано, начинают замечать его только тогда, когда он покидает суздальские пределы. А делать это ему приходилось исключительно по воле отца, втянутого в долгую и упорную борьбу за Киев с другими русскими князьями. Поход на Рязань, с которого мы начали своё повествование, и стал одним из звеньев в длинной цепи событий, связанных с этой борьбой.

Ещё Владимир Мономах при своей жизни определил порядок, по которому стольный Киев должен был остаться за его потомками, а именно за представителями старшей ветви, идущей от его старшего сына Мстислава. Но пока что порядок этот держался в тайне. Выполняя волю отца и следуя договорённости с братом, князь Ярополк Владимирович, занявший киевский стол после смерти Мстислава в апреле 1132 года, перевёл старшего Мстиславича Всеволода из Новгорода в Переяславль — дабы впоследствии, после его смерти, тот сел на княжение в Киев (благо сам Ярополк был бездетен). Против этого и выступил Юрий Долгорукий, разгадавший замысел брата. Борьба за Переяславль продолжалась несколько лет, в течение которых город несколько раз менял своего владельца, и завершилась лишь зимой 1134/35 года. Новым переяславским князем стал младший брат Юрия Андрей, не имевший особых амбиций, а потому и не внушавший опасений другим князьям. Но борьба эта дорого обошлась князьям «Мономахова племени». Былая сплочённость уступила место вражде — прежде всего между Юрием и его племянниками, сыновьями его старшего брата Мстислава, и самым энергичным и талантливым из них — князем Изяславом Мстиславичем (его старший брат Всеволод умер в Пскове в феврале 1138 года). Этим и воспользовались давние противники Мономашичей — князья Черниговского дома, принявшие участие в войне на стороне Мстиславичей. Глава Черниговского дома, князь Всеволод Ольгович, находился в свойстве с Мстиславичами, будучи женат на их сестре. Он всячески поддерживал шурьёв, не забывая, впрочем, и о собственных интересах: именно в результате войны 1134/35 года Ольговичам отошли город Курск и «Посемье», некогда входившие в состав Переяславской волости. Так тщательно выстроенная Мономахом конструкция будущего устройства Русской земли при полном господстве его дома рассыпалась, обратилась в ничто — во многом из-за неудовлетворённых амбиций его шестого сына Юрия Долгорукого, не пожелавшего примириться с отведённой ему ролью правителя отдалённого «Залесского» удела. И когда 18 февраля 1139 года в Киеве скончался князь Ярополк Владимирович, князья «Мономахова племени» удержать Киев не смогли. Занявший место брата следующий по старшинству сын Мономаха Вячеслав, князь слабый и безвольный, не способный действовать самостоятельно, сумел продержаться на киевском столе всего десять дней: 22 февраля 1139 года он вступил в Киев, а уже 5 марта был изгнан из города Всеволодом Ольговичем, который и стал новым великим князем Киевским.