Агафонкин и Время - Олег Радзинский

Назначения на Доставки-Выемки выдавал Митек. Митек общался с В напрямую. В юности, когда Агафонкин стал Курьером, он приставал к Митьку с расспросами о В: какой тот, как выглядит, сколько лет. Добиться внятных ответов не получалось. Митек мотал коротко остриженной, похожей на плохо выросшую грушу головой, и отнекивался:

– Обыкновенный он, Алеша. Как ты и я. Да нет, не звонит он мне и мысленно ничего не приказывает, да и не нужно: я сам знаю, когда у него ко мне дело есть.

Матвей Никанорович придерживался о В более лестного мнения: он считал, что тот, безусловно, никакой не человек, а явленная Митьку субстанция управления миром. Сам он В никогда не видел, но любил поспекулировать о его сущности в беседах с Платоном.

– Не кажется ли вам, дорогой Платон, – осведомлялся Матвей Никанорович между глотками любимой молочной смеси, – что наш В и есть аристотелевский Нус, вселенский Разум, управляющий историей?

Платон оглядывался вокруг, ища совета у невидимых участников беседы, и, не найдя, вздыхал, потирал крылья носа и говорил что-нибудь соответствующее:

– Возможно, в метафизическом смысле, уважаемый Матвей Никанорович, В и управляет историей. Хотя, – чуть морщился Платон, явно подвергая метафизический смысл сомнению, – если верить Гегелю, мы обязаны заменить метафизику объективной логикой, коли стремимся постигнуть чистыми формами мысли особенные субстраты – душу, мир и Бога.

Матвей Никанорович верить Гегелю отказывался и, взволнованно икая молочной смесью, кидался в бой. Нищета гегелевских рассуждений пояснялась Платону долго и доходчиво, и беседа плавно поворачивалась от В к идее воли у Ницше, феноменологии Гуссерля и проблемам речевого описания бытия в работах Хайдеггера и Витгенштейна. Агафонкин узнавал из этих бесед много нового, кроме одного: кто же такой В.

В одном Матвей Никанорович соглашался с Митьком: В – Хозяин.

– У него, безусловно, имеются в отношении нас определенные планы, – объяснял он Агафонкину. – Иначе для чего собирать нас в Квартире и содержать годами, десятилетиями, как тебя и меня, а в случае Митька – много дольше?

Матвею Никаноровичу, по его словам, было далеко за шестьдесят, хотя точно он не знал, поскольку никаких документов на него не было, и следовало это из слов Митька, туманно сообщавшего, что он “принял” Матвея Никаноровича сразу после последней большой войны.

Как принял, от кого принял – ничего путного Митек по своему обыкновению объяснить не мог, удивляясь любопытству Агафонкина.

– Ну что такого удивительного, Алеша, – меняя прокладку под кухонной раковиной, говорил Митек Агафонкину, державшему наготове гаечный ключ. – Я с войны вернулся, а тут мне, значит, указание вышло – Матвея забрать. Я и выполняю.

– От кого указание-то, Митек? – добивался Агафонкин. – По почте, что ли, пришло?

– Понятно от кого, – мычал Митек из-под раковины, – указали, и все тут. Что я, спорить буду? В порошок сотрут.

В этом месте беседы Митек обычно просил гаечный ключ – подтянуть шайбочку – после чего разговор начинал казаться Агафонкину абсурдным и прекращался сам собой. Неузнанное оставалось неузнанным, манящим, тревожным, как обещание дождя или неслучайный девичий взгляд из-под ресниц. Агафонкин на какое-то время переставал мучить Митька расспросами, и жизнь Квартиры текла по-прежнему – с посещениями Платона, прогуливанием Матвея Никаноровича в коляске и Назначениями на Доставки и Выемки, поступающими от В.

По поводу своего возраста Митек тоже не мог сообщить ничего определенного, кроме того разве, что хорошо помнил московский пожар 1812 года.

– Загорелось, значит, у Земляного города, – рассказывал Митек маленькому Агафонкину, крупно нарезая картошку ровными дольками для жарки. – Наполеон-то только за день до того в Москву въехал через Дорогомиловскую слободу, так мы побежали смотреть…

Он не мог объяснить, отчего не умирает и даже вроде бы не стареет.

– Не моего ума дело, – делился Митек, уминая чугунным утюгом засоленную на зиму в большом белом эмалированном ведре крепкую, упругую, мелко нашинкованную капусту. – Значит, решение такое насчет меня было. Когда не нужен стану – помру. У каждого свое задание, Алеша: у меня – о Квартире заботиться, у Матвея – все знать, а у тебя – туда-сюда вещи возить. Каждый, видишь, живет согласно Назначению.

Сегодняшнее Назначение Агафонкина было Выемка. Он оглядывался вокруг, стараясь узнать Отправителя. Маршевая музыка тем временем прекратилась, и после недолгой паузы, заполненной листанием нот, музыканты в белых отглаженных гимнастерках заиграли “На сопках Маньчжурии”, мужественный вальс, под который как-то стыдно танцевать. Женщины застыли, думая о грядущей войне – как без нее в окруженной врагами Советской стране? – а мужчины подобрались, подтянули животы и враз посуровели.

Тут Агафонкин и приметил Отправителя. Тот – полный, бело-парусиновый, с лоснящимся от киевского летнего жара лицом – оглядывался в поисках Агафонкина, знал, ждал встречи, уведомленный неясно как и кем.

Отправители и Адресаты делились на “уведомленных” и “темных”. “Темные” не знали о своей миссии, пока не появлялся Агафонкин и не разъяснял им, что нужно. Многие отказывались верить, крестились, а некоторые начинали кричать, призывая на помощь домашних и городовых (это, понятное дело, при царском режиме). “Уведомленные” же состояли как бы на службе и не то чтобы общались с В, но загадочным образом знали о прибытии Агафонкина и предстоящих Доставках-Выемках.

Полустасов был из “уведомленных”.

Карманные часы “Гострест Точмех”, по случаю путешествия в 30-е врученные Агафонкину Митьком, показывали 15:33, самое время начинать.

Агафонкин вежливо посторонил стоящего между ним и Полустасовым военного – извините товарищ приятеля заметил – и оказался рядом с нужным ему толстым, высоким и уверенным человеком. От того пахло смесью пота и резкого одеколона, употребляемого после бритья. Так пахнут здоровые, полные сил мужчины. Полустасов вблизи казался моложе, и Агафонкин пытался не думать, что через два года этого человека ждет грустный конец.

– Здравствуйте, товарищ, – поприветствовал Агафонкин, стараясь звучать по-местному протяжно. – Жаркий выходной выдался.

Фраза эта была не обязательной, просто Агафонкин всегда старался, чтобы Контакт происходил как можно естественней.

Полустасов посмотрел на него мельком, кивнул и повернулся в другую сторону, не желая поддерживать случайный разговор. Через мгновение он, однако, осознал, что тот, кого он ждал, прибыл, и обернулся к Агафонкину. Наступила

Полустасов смотрел сначала с недоверием, затем робко, а потом и вовсе куда-то мимо Агафонкина.