Человек, который видел сквозь лица - Эрик-Эмманюэль Шмитт

– Нет.

– Значит, смылся в последний момент?

– Понятия не имею.

– Но, может, потом-то ты его разглядел среди жертв? Он ведь был в джеллабе – неужели не осталось хоть какого-нибудь лоскутка?

Этот вопрос приводит меня в изумление. Как он догадался, что это существо настолько заинтересовало меня, что я высматривал его даже из «скорой», покидая площадь?!

– Месье Пегар, я ведь говорил вам, что потерял сознание. И когда меня привели в чувство, мне было не до того, чтобы выискивать какие-то…

– А я убежден, что ты это сделал!

Я снова умолкаю, разинув рот от удивления. Пегар кивает, нахмурив брови:

– Я абсолютно в этом уверен! И знаешь почему? Потому что ты прирожденный журналист! Да-да, совсем как я! Ты умный человек, который прячет свои эмоции подальше и ведет себя в первую очередь как настоящий профи. Или я ошибаюсь?

Понурившись, я бормочу что-то похожее на согласие.

– Ну так как же? – торопливо спрашивает он.

– Его там не было.

– Гениально! Вербовщик сопровождает террориста до места акции и скрывается, убедившись, что взрыв будет осуществлен. Великолепно! Вот он – новый метод, о котором еще никто не сказал ни слова! (Может, о котором никто еще не пронюхал?)

Он притопывает и хлопает в ладоши, вне себя от счастья. Раненые и погибшие в этой чудовищной атаке его совершенно не заботят… Сейчас он похож на могильщика, который радуется эпидемии.

– Как, вы еще здесь?! – ахает Мириам, входя в палату.

Пегар тут же пристыженно сникает, словно мальчишка, которого застукали в тот момент, когда он сунул палец в банку варенья.

– Я просто хотел подбодрить моего бедного друга.

Мириам ставит поднос мне на колени.

– Вот что его сейчас подбодрит!

И она смотрит на меня с сияющей улыбкой. Я отвечаю ей тем же.

– Я принесла тебе целых два десерта, – шепчет она.

Затем поворачивается и властно приказывает Пегару:

– А вы давайте-ка на выход! Я не хочу, чтобы вы утомляли больного.

Филибер прячет свой блокнот, изображая полную покорность:

– Мадам, вы совершенно правы! Здесь командует медицина. Я исчезаю. До завтра, Огюстен!

– Вот именно, до завтра, – говорит сестра, выталкивая его из палаты.

Она тоже выходит, затворив дверь. Я слышу эхо их удаляющихся шагов.

Вздыхаю с облегчением.

Передо мной сияет сокровище из сокровищ – поднос, на котором, кроме куска хлеба, красуются картофельный салат с корнишонами, филе индейки с рисом, натуральный йогурт и грушевый компот. Желудок мой урчит от нетерпения: наконец-то я смогу насладиться роскошной едой!

У меня вырывается взрыв хохота. Конечно, стыдно смеяться, когда погибло столько людей, а другие их оплакивают, но что тут поделаешь: раз уж мне повезло и я не подох, почему бы не поесть?

Ах, как неделикатно ведет себя мой инстинкт… Оглушенный взрывом, одуревший, я все-таки существую, я жив, в моих венах течет кровь; шок не погубил меня, не лишил аппетита. Конечно, из соображений морали, из простого человеческого сочувствия мне следовало бы сейчас рыдать и стенать, а я мечтаю только об одном – поскорей нажраться досыта. Взрывная волна поразила разве что мой рассудок, но не тело. Упрямая жизненная сила берет верх над угрызениями совести и прочими деликатными чувствами. Не знаю, да и знать не хочу, осудят меня за этот плотский эгоизм или похвалят, – я ему повинуюсь. Он свидетельствует о высшей мудрости, куда более могущественной, чем мое жалкое мудрствование.

И я набрасываюсь на еду. Моя рука первым делом хватает кусок хлеба и запихивает его в рот.

Подняв голову, я вижу на стуле, возле кровати, девочку. Ту самую девочку, которую мельком видел в кабинете Пегара; сейчас она сидит тихая, серьезная, поникшая.

– Ой… что ты здесь делаешь?

Девочка устремляет на меня взгляд больших светлых глаз.

– Он меня забыл.

– Кто? Месье Пегар?

Она утвердительно кивает и переводит взгляд на потолок. Я пытаюсь разузнать побольше:

– Он с тобой добр, месье Пегар?

Она убежденно отвечает своим тоненьким, мягким голоском:

– Ну конечно!

Потом дергает плечиком (тик у нее, что ли?), слегка кривит губы и мигает левым глазом (снова тик?). Однако тут же – видимо, стремясь исправить положение, – вытягивает ноги, любуется своими лакированными туфельками и разглаживает клетчатую юбочку.

– Но он часто меня забывает…

Огорченно покосившись на свой поднос, я ей говорю:

– Ты лучше догони его, а то он будет волноваться.

Потом откусываю от мягкого ломтя хлеба и снова поднимаю голову, чтобы взглянуть на девочку.

На стуле – никого.

Похоже, я стал важной персоной.

С самого утра меня осаждают посетители. У моей больничной койки поочередно продефилировали: санитарка, принесшая завтрак; главврач с целой свитой интернов; медсестры, жаждущие взять у меня на анализы кровь и все прочее, и, наконец, парочка полицейских инспекторов, которым я дал свидетельские показания: они багровели по мере того, как я углублялся в подробности, и горячо поблагодарили меня, заверив, что их рапорт будет незамедлительно представлен начальству.

Наконец дверь закрылась, и я блаженно улыбнулся потолку. Меня растрогал тот факт, что все они почитали эту палату моими личными апартаментами: входили на цыпочках, извинялись за беспокойство, отказывались сесть в моем присутствии и, прощаясь, сердечно желали скорого выздоровления.

Мне хочется осмотреть свои владения.

Презрев запрет врача, я слезаю с кровати. И, ступив на пол, вздрагиваю: тонкая сорочка, в которую меня облекли, скреплена сзади одними тесемками, оставляя голыми спину и ягодицы.

Направляюсь в ванную комнату и медленно обследую ее. Обычно я пользуюсь удобствами в общественных туалетах сомнительного вида, где есть риск запачкаться и до и после совершения процедур, а здесь сталкиваюсь с потрясающей роскошью: просторное, сверкающее чистотой помещение, оборудованное всем, что душа пожелает, и это предназначено мне одному, а я до сих пор ничем не попользовался. Что же касается зеркала над раковиной, то лучше в него не смотреться – слишком много чести для такой физиономии, как моя.

Вернувшись в палату, подхожу к окну с двойным стеклом. Внизу женщина в куртке катит мусорные баки по мощеному двору. Чуть дальше, на улице, прохожие торопливо шагают под холодным, густым дождем, а грузовики, разбрызгивая лужи, выруливают на круговую автостраду, опутавшую своими петлями пригороды. Глядя на все это, я снова радуюсь своей удаче: там, снаружи, люди борются с враждебным окружением, тогда как я, в рубашонке до пупа, лентяйничаю здесь, в своем тихом, спокойном, натопленном личном салоне.